|
энергично закивали головами.
- Здесь умер человек, - объяснил мне Арнак, - а это его могила и
череп. Карибы хоронят умерших в хижинах, где они жили.
- Ты говоришь, карибы? Разве это хижина не араваков?
- Нет, это старая хижина, и, вероятно, здесь жила какая-то семья
карибов. В такой хижине не смеет жить никто, кроме духа умершего.
- Почему же тогда Конесо велит мне здесь жить? - удивился я.
- Возможно, он думает, - сказал Арнак, - что этот обычай касается
только нас и не относится к тебе, белолицему...
- Не верю! - буркнул Манаури.
Посовещавшись, мы единодушно решили, что в - хижине с могилой я жить
не стану. Пребывание в хижине, где жил покойник, мало мне улыбалось, а
главное - могло восстановить против меня, как против святотатца, многих
индейцев.
Временно я разместился в шалаше Манаури, а мои соратники вместе со
мной и многими добровольцами из числа туземцев не мешкая тут же принялись
возводить для меня новое жилище. Среди всеобщей радости и. веселья работа
шла споро, и уже к полудню возвышалось строение разве что чуть похуже
резиденции самого Конесо. Прочная пальмовая крыша, три бамбуковых стены и
четвертая, хотя и частично открытая, но с широким навесом надежно защищали
от бурь и ливней. Хижина, а точнее - просторный шалаш, была настолько
вместительна, что я предложил поселиться в ней вместе со мной Арнаку и
Вагуре, неразлучным моим друзьям.
Остальные наши товарищи, не теряя времени, тоже сооружали себе
хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все вместе - одну
подле другой. Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща.
Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин, словно в зеркале,
отражались личные чувства, симпатии и привязанности: негры построились
вокруг хижины Манаури, словно личная гвардия вождя; Арасибо предпочел
место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по другую сторону, тоже
поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком.
Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы
разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу
хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня
вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда
склонен оставлять безнаказанными.
- Обиды? - сказал он с деланным удивлением. - В этом нет ничего
обидного.
- А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка?
- Верно, ловушка, - плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы
сложились в какое-то подобие улыбки, - но не вероломная. Это была просто
проверка твоих сил!
- Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину-табу, -
стал укорять я его.
- Ты удивлен? - Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его
смотрели холодно и настороженно.
- Да, удивлен: разве я не гость ваш?
- Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты,
говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее
испытанию.
- Для этого вы сунули мне яд?
- Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух
мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх.
- В этом ты ошибаешься, Конесо!
- Разве ты не бежал из хижины-табу?
- Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить!
- О-ей! - На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая
глумливость.
- Я чту ваши обычаи и обряды! - продолжал я многозначительно. - Я не
хочу осквернять жилища мертвого! И это все!
|
|