гниющих растений доводило порой до одури. Жить здесь было бы невозможно. И
тем не менее какой богатейший животный мир населял эти болотистые трущобы!
Леса звенели от птиц, мириады насекомых жужжали в душном влажном воздухе.
     Здесь мне впервые  довелось  увидеть  необыкновенных  бабочек,  столь
великолепных, что, пораженный, я едва верил собственным глазам.  Величиной
в две человеческие ладони, цвета лазурного неба, к тому же они сверкали на
солнце, словно расплавленный металл.  Бабочки эти часто вылетали из леса и
кружили над кораблем.  В них было что-то волшебное: созерцая их голубизну,
человек  невольно  переносился  в  страну  какой-то  счастливой    сказки.
Загадочное очарование их еще более  усиливали  утверждения  индейцев,  что
некоторые бабочки - это лесные духи, гебу, притом часто духи злые.
     Диковинность и безбрежность окружающей  природы  подавляли  человека.
Лес был так могуч в своем зловещем величии, что пред ним  людские  дела  и
заботы порой казались ничтожными, вздорными и  меркли,  как  меркнет  свет
свечи в лучах солнца.
     В один из дней  далеко  на  юге  замаячила  длинная  гряда  не  очень
высоких, покрытых лесом холмов.  Это были крайние отроги большого  горного
хребта, протянувшегося с запада на юго-восток почти на  полтысячи  миль  и
составлявшего барьер, за которым на юге несла свои  воды  знаменитая  река
Куюни. Сам по себе вид далеких гор доставил нам облегчение: там по крайней
мере не будет гнетущих душу топей и болот.
     Поселения араваков на Итамаке лежали на  несколько  миль  выше  места
впадения этой реки в Ориноко, но еще до того, как мы достигли  устья  этой
реки, берега, хотя  все  еще  и  болотистые,  стали  обретать  вид,  более
привлекательный и радующий глаз.
     Весть о  нашем  приближении  опередила  нас,  и  люди  выплывали  нам
навстречу. Из прибрежных зарослей к нашему кораблю устремлялись лодки. Это
араваки-туземцы  приветствовали  возвращающихся  родичей;  отцы   находили
Сыновей, братья встречали братьев. Многие поднимались на палубу парусника,
наполняя его веселым говором.
     И лишь ко мне туземцы приближались с опаской.  Они едва  осмеливались
смотреть мне в лицо, исполненные страха и почтения, словно я был  каким-то
божеством. Только убедившись, что я такой же человек, как и все, к тому же
дружески к ним расположенный, они понемногу осмелели.
     - Люди говорят, ты везешь с собой  много-много  сокровищ,  -  смеясь,
переводил мне Манаури.
     Вождь буквально светился от радости - память о нем в  людях  за  годы
его неволи не умерла! Его помнили, признавали, с почетом  встречали.  Одно
лишь огорчало: среди встречавших не  было  его  брата  Пирокая,  нынешнего
вождя рода, человека, как не раз говорил  мне  Манаури,  неприветливого  и
завистливого.  Впрочем, из старейшин вообще никто  к  нам  на  корабль  не
прибыл, и приветствовал нас лишь  простой  люд:  воины  и  охотники.  Зато
приветствовали они нас сердечно и радостно.
     На четвертый день после отъезда из Каиивы мы подплывали к  резиденции
верховного вождя Конесо.  Селение называлось Серима и  лежало  на  высоком
сухом берегу реки Итамаки, окруженное  прекрасным  высокоствольным  лесом.
Болота поймы Ориноко сюда не добирались.
     Последний день нашего долгого путешествия  был  пасмурным,  жарким  и
душным, без малейшего  ветерка,  густая  белая  пелена  горячих  испарений
скрывала солнце.  Индейцы снова велели мне облачиться в капитанский наряд,
а  сами  вырядились  во  всякие  испанские  рубахи  и  штаны,   опоясались
трофейными кинжалами и шпагами. Выглядели они странно и диковинно.
     Меня поразила в этот  день  необычайная  возбужденность  Ласаны.  Она
пыталась о чем-то со мной поговорить, но в последние часы всеобщей суеты и
приготовлений к высадке на берег выбрать для этого время все не удавалось.
У нее было ко мне какое-то дело,  я  догадывался  об  этом  по  ее  частым
взглядам.
     - Что с ней? - спросил я Арнака.
     - Какие-нибудь бабские причуды, - пожал плечами юноша. - Бесится.
     - Кто ее укусил?