реке Итамаке, но Фуюди неохотно и скупо отвечал, что все в  порядке,  зато
сам дотошно выпытывал подробности наших злоключений.
     Товарищи мои ничего не утаивали.
     Затем Фуюди обратился ко мне:
     - Мои соплеменники хвалят тебя, Белый  Ягуар,  за  помощь  и  дружбу.
Поэтому  я  тоже  приветствую  тебя  как  друга  и  брата.  Екуана,    мой
гостеприимный хозяин и вождь варраулов, приглашает тебя и  всех  других  в
свое селение.  Сегодня у него большое торжество, и он хочет  достойно  вас
встретить!
     - Охотно принимаю приглашение! -  ответил  я.  -  А  какое  предстоит
торжество?
     - Муравьиный суд. Сын вождя женится...
     Я плохо понял, о каком муравьином суде идет речь, но все мои спутники
встретили это известие с радостным возбуждением, и я не стал  вдаваться  в
подробности.
     В этот момент несколько больших лодок с множеством гребцов  вынырнуло
из-за поворота реки и устремилось к нам.  Шхуну взяли на буксир, и в таком
строю совместными усилиями мы двинулись  к  селению  варраулов,  лежавшему
совсем рядом, в какой-нибудь четверти мили от места нашей прежней стоянки.
     Тем временем  Арнак  и  Вагура  принесли  испанский  мундир  капитана
корабля, тот самый парадный  и  чертовски  тесный  мундир,  с  которым  не
пожелали расстаться на сгоревшей бригантине, и предложили мне немедля  его
надеть.  Я положился на их знание местных нравов и, не переча, напялил  на
себя и камзол и штаны.  Кроме того,  я  надел  башмаки,  нацепил  шпагу  с
перламутровым эфесом, а за пояс сунул серебряный пистолет.
     Но венцом великолепия и могущества оказалась шкура ягуара.
     Ах, теперь только я наконец понял! В последние дни  путешествия  наши
женщины извлекли из трюма шкуру убитого на острове ягуара, разложили ее на
палубе и с утра до вечера мяли, расчесывали, чем-то натирали, пока она  не
стала совсем мягкой и нежной, а шерсть обрела чудный блеск.  И вот  теперь
эту шкуру возложили на меня таким образом, что голова  хищника  прикрывала
мою голову, оставляя  открытым  лишь  лицо,  а  остальная  часть  свободно
ниспадала на спину до самых пят.
     Последствия этого маскарада оказались совершенно неожиданными. Друзья
смотрели на меня словно на какое-то божество, и даже у  строптивой  обычно
Ласаны глаза потемнели от волнения и стали невыразимо прекрасными.  Во мне
шевельнулось что-то похожее  на  тщеславие,  но,  устыдившись,  я  тут  же
подавил это чувство и обратился к Манаури:
     -  Послушай,  вождь!  Торжество  -  это  хорошо,  но  нет  ли   здесь
какого-нибудь подвоха?
     - Нет, - заверили меня Манаури и Арнак. - Можешь нам верить!
     Тем  временем  мы  подплыли  к  селению.  На  поляне,  отвоеванной  у
зарослей, стояло на высоких сваях десятка два хижин, а  точнее  -  шалашей
под крышами, но в основном без стен.  Жилища были разбросаны там и сям,  в
отдалении друг от  друга.  Посередине  поляны  у  самой  воды  возвышался,
опять-таки на сваях, обширный помост шагов сто в ширину и такой же  длины.
На нем разместилось несколько хижин, но одна подле другой и  притом  более
просторных и внушительных, чем разбросанные по соседству.  С  трех  сторон
они окружали незастроенное  пространство,  образуя  на  помосте  площадку,
обращенную к реке.
     На этой площадке под обширным навесом из пальмовых листьев нас ожидал
вождь Екуана в окружении  двух  десятков  старейшин  племени,  вооруженных
луками, копьями, палицами и щитами.  Вождь,  индеец  на  редкость  тучный,
восседал на богато украшенном резьбой табурете, все  же  остальные  вокруг
стояли.
     Поблизости пустовали еще три табурета,  предназначенные,  как  видно,
для нас - гостей.
     Тела всех   встречавших   нас   были   богато  раскрашены  и  увешаны
ожерельями,  лентами и бусами из клыков диких зверей и  ярких  плодов.  Но
только  у  одного  Екуаны  на голове красовался роскошный головной убор из