ной теории питания. За ужином, уплетая  плов  из  зайца  (подстреленного
Фергюсоном), Харниш заговорил об этом,  и  оказалось,  что  Фергюсон  не
признает никаких теорий: ест все, что ему хочется и сколько хочется, из-
бегая только таких блюд, которые на основании личного опыта  он  считает
вредными для своего желудка.
   Тогда Харниш предположил, что, быть может, его хозяин одержим религи-
озным фанатизмом; но на протяжении длительной беседы, коснувшейся  самых
разнообразных предметов, Харниш не обнаружил в Фергюсоне никаких призна-
ков одержимости. Поэтому, когда они, вдвоем вымыв и убрав  посуду,  усе-
лись поудобнее и закурили, Харнишу ничего не оставалось, как задать воп-
рос в лоб:
   - Послушайте, Фергюсон. С той минуты, как мы с вами познакомились,  я
все стараюсь нащупать, где у вас винтик не в порядке, на чем вы  свихну-
лись, но ни черта не могу найти. Что вы тут делаете?  Почему  поселились
здесь? Кем вы были раньше, чем занимались? Расскажите, кто вы такой.
   Фергюсон с явным удовольствием слушал Харниша.
   - Началось с того, - заговорил он, - что врачи  отказались  от  меня.
Они заявили, что жить мне осталось в лучшем случае полгода; и заметьте -
это после того, как я лечился в наших санаториях, ездил лечиться в Евро-
пу и на Гавайи. Меня лечили и электричеством, и  усиленным  питанием,  и
голодом. Не было процедуры, которой врачи не испробовали бы  на  мне.  Я
разорялся на них, а здоровье мое все ухудшалось. Болезнь моя  имела  две
причины: - во-первых, я родился слабосильным,  вовторых,  я  вел  ненор-
мальный образ жизни - слишком много работал, к тому же работа  была  от-
ветственная и напряженная. Я  занимал  должность  заведующего  редакцией
"Таймс-Трибюн"...
   Харниш мысленно ахнул: "Таймс-Трибюн" уже много лет  считалась  самой
крупной и влиятельной газетой Сан-Франциско.
   - ...и такая работа оказалась мне не под силу. Организм не  выдержал,
и в первую очередь сдали нервы. Мне приходилось подхлестывать себя  вис-
ки, а это еще пуще расшатывало нервы, да вдобавок еда в клубах и  ресто-
ранах... Болезнь моя заключалась в том, что я жил не так, как нужно.
   Фергюсон пожал плечами и запыхтел трубкой.
   - Так вот, врачи отказались от меня, а я отказался от них - и ушел на
покой. Это было пятнадцать лет тому назад. Еще студентом  я  приезжал  в
эти края на каникулы - охотиться. И как  стало  мне  совсем  худо,  меня
опять потянуло на лоно природы. Я все бросил, решительно все, и поселил-
ся здесь, в долине Сонома, - на языке индейцев это значит Лунная долина.
Первый год я прожил в сарайчике, потом выстроил дом и перевез сюда  свои
книги. Раньше я и понятия не имел, что такое счастье, здоровье. А теперь
- посмотрите на меня и посмейте сказать, что мне сорок семь лет.
   - Больше сорока вам никак нельзя дать, - искренне сказал Харниш.
   - А пятнадцать лет тому назад я выглядел шестидесятилетним стариком.
   Беседа продолжалась, и Харниш начал  понимать,  что  на  жизнь  можно
смотреть совсем иначе, чем он смотрел на нее до сих пор. Вот  перед  ним
человек, не озлобленный и не разочарованный, который смеется над горожа-
нами и считает, что они сумасшедшие; он не гонится за деньгами, и  жажда
власти давно умерла в нем. О дружественных чувствах горожан он  высказы-
вался весьма недвусмысленно:
   - Что они сделали,  все  друзья-приятели,  с  которыми  я  бог  знает
сколько лет встречался в клубах? Ведь, бывало, нас водой не разольешь. Я
никому из них не был должен, и когда я уехал, хоть бы один строчку прис-
лал, спросил бы: ну, как ты там, не нужно ли тебе чего? С месяц они друг
друга спрашивали: "Куда это Фергюсон девался?" Потом забыли и вспоминать
не стали. А ведь они отлично знали, что  никаких  доходов,  кроме  жало-
ванья, у меня не было и что я всегда забирал деньги вперед.
   - А как же вы сейчас живете? Вам ведь нужны наличные деньги на  одеж-
ду, на журналы...
   - Я немного работаю -  когда  недельку,  когда  месяц.  Весной  пашу,
осенью виноград снимаю, а летом всегда находится дело у фермеров. Мне не