мнения о нем, если даже с таким красивым, воспитанным молодым человеком,
как Моррисон, не желает водить знакомство. А помимо  всего,  ему  мешала
робость. Только женщин он и боялся в жизни, и всю жизнь боялся их. И да-
же сейчас, когда впервые в нем зародилась тоска по женской любви, он  не
сразу победил эту робость. Им все еще владел страх, что женщина подчинит
его себе, и он невольно искал предлогов не сближаться с Дид Мэсон.
 
 
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 
   Судьба явно не благоприятствовала более близкому знакомству Харниша с
Дид Мэсон, и интерес, который она возбудила в  нем,  постепенно  угасал.
Иначе и быть не могло: он ворочал огромными делами, и биржевая игра, ко-
торую он вел со свойственным ему азартом, поглощала без остатка даже его
недюжинную энергию. Только этим и были заняты его мысли, и  образ  мило-
видной стенографистки малопомалу, почти незаметно для него самого,  сту-
шевался в его сознании. Первые слабые уколы сердечной  тоски,  толкавшие
его к Дид Мэсон, вскоре притупились. Он уже не думал о ней, как о женщи-
не, а только испытывал удовольствие от мысли, что в  его  конторе  такая
симпатичная стенографистка.
   Но если у него и оставались какие-то последние проблески надежды  от-
носительно Дид Мэсон, они все равно исчезли бы, оттесненные  грандиозной
ожесточенной войной, которую он объявил Компании берегового  пароходства
и Гавайско - Никарагуанско - Тихоокеанско-Мексиканской пароходной компа-
нии. Харниш и сам не ожидал, что заварится такая каша, и даже он потерял
душевное равновесие, когда  увидел,  какие  огромные  размеры  принимает
конфликт и какое множество противоречивых интересов переплелось  в  нем.
Вся пресса Сан-Франциско обрушилась на Харниша. Правда, одна-две  редак-
ции вначале намекали, что готовы за известную мзду взять его сторону, но
он решил, что для таких издержек нет достаточных оснований. До  сих  пор
газеты всегда писали о нем доброжелательно, чуть  иронически  расписывая
его подвиги; теперь он узнал, на какое  коварство  и  наглость  способна
враждебная пресса. Малейшее событие его жизни извлекалось на свет  божий
и служило предлогом для злобных вымыслов. Харниш искренне изумлялся  той
быстроте, с какой все, что он совершил и  чего  достиг,  получило  новое
толкование. Из героя Аляски он превратился в аляскинского хулигана, вра-
ля, головореза - словом, в отъявленного злодея. Мало того, самая оголте-
лая клевета и ложь так и сыпались на него. Он ни словом не начал на  эту
травлю и только один раз облегчил душу в присутствии нескольких репорте-
ров.
   - Можете писать любую пакость, - сказал он. - В  реке  я  видел  вещи
нестрашнее, чем грязное вранье ваших газет. И я вас, ребята, не  виню...
то есть не очень виню. Что же вам остается делать? Жить-то надо. На све-
те очень много женщин, которые, как вы, продаются ради куска хлеба,  по-
тому что ничего другого не умеют. Кто-нибудь должен делать черную  рабо-
ту. Вам за это платят, а искать работу почище - на это у вас  пороху  не
хватает.
   Социалистическая пресса с радостью подхватила эти слова и распростра-
нила их по городу, выпустив десятки тысяч листовок. А журналисты,  заде-
тые за живое, ответили единственным доступным им способом - не жалея ти-
пографской краски, разразились площадной бранью. Травля стала еще  ожес-
точенней. Газеты, обливая Харниша помоями, уже не брезгали ничем. Несча-
стную женщину, покончившую с собой, вытащили из могилы,  и  тысячи  стоп
газетной бумаги изводилось на то, чтобы выставить ее напоказ в  качестве
мученицы и невинной жертвы зверской свирепости Харниша. Появились солид-
ные, оснащенные статистическими данными статьи, в которых  доказывалось,
что начало своему богатству он положил  ограблением  бедных  старателей,
отнимая у них золотоносные участки, а последним камнем, завершающим зда-
ние, явился вероломный обман Гугенхаммеров в сделке с Офиром. В  передо-
вицах его клеймили как врага общества, обладающего культурой и  манерами