не помнит от испуга и ярости. Будь он в самом деле дикарь, он  опрометью
бросился бы вон или кинулся на женщину и растерзал ее. Но к нему  тотчас
же вернулась выдержка, накопленная поколениями, та  способность  обузды-
вать себя, благодаря которой человек стал животным общественным, - прав-
да, несовершенным. Он подавил поднявшуюся в нем злобу и сказал,  ласково
глядя Мадонне в глаза:
   - Ты пойди поужинай. Я не голоден. А потом мы еще потанцуем. До  утра
далеко. Ступай, милая.
   Он высвободил свою руку, дружески потрепал Мадонну по плечу и  повер-
нулся к игрокам:
   - Если без лимита, я сяду с вами.
   - Лимит большой, - сказал Джек Керне.
   - Никаких лимитов.
   Игроки переглянулись, потом Керне объявил:
   - Ладно, без лимита.
   Элам Харниш уселся на свободный стул и начал было вытаскивать мешочек
с золотом, но передумал. Мадонна постояла немного, обиженно надув  губы,
потом присоединилась к ужинающим танцорам.
   - Я принесу тебе сандвич! - крикнула она Харнишу через плечо.
   Он кивнул головой. Улыбка ее говорила о том, что она больше  не  сер-
дится. Итак, он избежал опасности  и  вместе  с  тем  не  нанес  слишком
горькой обиды.
   - Давайте на марки, - предложил он. - А то фишки весь стол  занимают.
Согласны?
   - Я согласен, - ответил Хэл Кэмбл. - Мои марки пойдут по пятьсот.
   - И мои, - сказал Харниш.
   Остальные тоже  назвали  стоимость  марок;  самым  скромным  оказался
Луи-француз: он пустил свои по сто долларов.
   В те времена на Аляске не водилось ни мошенников,  ни  шулеров.  Игра
велась честно, и люди доверяли Друг другу. Слово было все равно что  зо-
лото. Плоские продолговатые марки, на которые они  играли,  делались  из
латуни и стоили не дороже цента за штуку. Но когда  игрок  ставил  такую
марку и объявлял, что стоимость ее равна пятистам долларам, это ни в ком
не вызывало сомнений. Выигравший знал, что каждый из  партнеров  оплатит
свои марки тут же на месте, отвесив золотого песку на ту сумму,  которую
сам назначил. Марки изготовлялись разных цветов, и определить  владельца
было нетрудно. Выкладывать же золото на стол - такая мысль и в голову не
приходила первым юконским старателям. Каждый отвечал за свою ставку всем
своим достоянием, где бы оно ни хранилось и в чем бы ни заключалось.
   Харниш срезал колоду - сдавать выпало ему. Это была хорошая  примета,
и, тасуя карты, он крикнул официантам, чтобы всех поили за его счет. По-
том он сдал карты, начав с Дэна Макдональда, своего соседа слева, весело
покрикивая на своих партнеров:
   - А ну, поехали! Эй вы, лохматые,  хвостатые,  лопоухие!  Натягивайте
постромки! Налегайте на упряжь, да так, чтобы шлея лопнула. Но-о,  но-о!
Поехали к нашей красотке! И уж будьте покойны, порастрясет нас  дорогой,
пока мы доберемся к ней! А кое-кто и отобьет себе  одно  место,  да  еще
как!
   Сперва игра шла тихо и мирно, партнеры почти не  разговаривали  между
собой; зато вокруг них стоял содом, - виновником этого был Элам  Харниш.
Все больше и больше старателей, заглянув в салун, застревали на весь ве-
чер. Когда Время-не-ждет устраивал кутеж, никому не хотелось  оставаться
в стороне. Помещение для танцев было переполнено. Женщин не хватало, по-
этому кое-кто из мужчин, обвязав руку повыше локтя  носовым  платком,  -
чтобы не вышло ошибки, - танцевал за даму. Вокруг  всех  игорных  столов
толпились игроки, стучали фишки, то пронзительно, то глухо жужжал  шарик
рулетки, громко переговаривались мужчины, выпивая у  стойки  или  греясь
возле печки. Словом, все было как полагается в разгульную ночь на Юконе.
   Игра в покер тянулась вяло, с переменным счастьем, большой карты  ни-
кому не выпадало. Поэтому ставили много и на мелкую карту,  но  торгова-