портерам, которые рыскают по гостиницам, после чего в  утренних  газетах
появились краткие заметки о нем. Весело усмехаясь  про  себя,  он  начал
приглядываться к окружающему, к новому для него порядку вещей, к  незна-
комым людям.
   Все кругом было ему чуждо, но это нимало не смущало  его.  Не  только
потому, что одиннадцать миллионов придавали ему вес в  собственных  гла-
зах: он всегда чувствовал беспредельную уверенность в свои силах;  ничто
не могло поколебать ее. Не испытывал он  также  робости  перед  утончен-
ностью, роскошью, богатством большого цивилизованного города.  Он  опять
очутился в пустыне, в новой пустыне, непохожей на прежнюю, - вот и  все;
он должен исследовать ее, изучить все приметы, все тропы и водоемы;  уз-
нать, где много дичи, а где тяжелая дорога и трудная переправа,  которые
лучше обходить стороной. Как всегда, он избегал женщин. Страх перед ними
все еще безраздельно владел им, и он и близко не подходил  к  блистающим
красотой и нарядами созданиям, которые не устояли бы перед его миллиона-
ми. Они бросали на него нежные взоры, а он так искусно скрывал свое  за-
мешательство, что им казалось, будто смелей его нет мужчины на свете. Не
одно только богатство пленяло их в нем, нет, - очень уж он  был  мужест-
венный и очень уж не похож на других мужчин. Многие заглядывались на не-
го: еще не старый - всего тридцать  шесть  лет,  красивый,  мускулистый,
статный, преисполненный кипучей жизненной энергии;  размашистая  походка
путника, приученного к снежной тропе, а не к  тротуарам;  черные  глаза,
привыкшие к необозримым просторам, не притупленные, тесным городским го-
ризонтом. Он знал, что нравится женщинам, и, лукаво усмехаясь про  себя,
хладнокровно взирал на них, как на некую опасность, с которой нужно  бо-
роться; но перед лицом этой опасности ему куда  труднее  было  сохранять
самообладание, чем если бы то был голод, мороз или половодье.
   Он приехал в Соединенные Штаты для того, чтобы участвовать в  мужской
игре, а не в женской; но и Мужчин он еще не успел узнать.  Они  казались
ему изнеженными, физически слабыми; однако под этой видимой слабостью он
угадывал хватку крутых  дельцов,  прикрытую  внешним  лоском  и  обходи-
тельностью; чтото кошачье было в них. Втречаясь  с  ними  в  клубах,  он
спрашивал себя: можно ли принимать за чистую монету дружелюбное  отноше-
ние их к нему и скоро ли они, выпустив  когти,  начнут  царапать  его  и
рвать на куски? "Все дело в том, - думал он, - чего от них ждать,  когда
игра пойдет всерьез". Он питал к ним безотчетное  недоверие:  "Скользкие
какие-то, не ухватишь". Случайно  услышанные  сплетни  подтверждали  его
суждение. С другой стороны, в них чувствовалась известная мужская прямо-
та, это обязывает вести игру честно. В драке они, конечно, выпустят ког-
ти, это вполне естественно, но все же царапаться и  кусаться  они  будут
согласно правилам. Таково было общее впечатление, которое  произвели  на
него будущие партнеры, хотя он, разумеется, отлично понимал,  что  среди
них неизбежно найдется и несколько отъявленных негодяев.
   Харниш посвятил первые месяцы своего пребывания в Сан-Франциско  изу-
чению особенностей и правил игры, в которой  ему  -  предстояло  принять
участие. Он даже брал уроки английского языка и отвык  от  самых  грубых
своих ошибок, но в минуты волнения он мог, забывшись,  по-прежнему  ска-
зать "малость", "ничего не скажешь" или что-нибудь в этом роде. Он  нау-
чился прилично есть, одеваться и вообще держать себя, как надлежит циви-
лизованному человеку; но при все том он оставался самим собой,  излишней
почтительности не проявлял и весьма бесцеремонно пренебрегал приличиями,
если они становились ему поперек дороги. К тому же, не в пример  другим,
менее независимым новичкам из захолустных или далеких мест, он не благо-
говел перед божками, которым поклоняются различные племена  цивилизован-
ного общества. Он и прежде видел тотемы и хорошо знал, какая им цена.
   Когда ему наскучило быть только зрителем, он поехал в Неваду, где уже
началась золотая горячка, чтобы, как он выразился, немного побаловаться.
Баловство, затеянное им на фондовой бирже в Тонопа,  продолжалось  ровно
десять дней; Харниш, бешено играя на повышение, втянул в игру более  ос-
торожных биржевиков и так прижал их, что они рады были, когда он  уехал,