Не прошло и пяти минут, как Харниш уже кружился в вальсе с  Мадонной.
Он сменил дорожную парку с капюшоном на меховую шапку и суконную куртку,
сбросил мерзлые мокасины и отплясывал в одних носках. На исходе  дня  он
промочил ноги до колен и так и не переобулся, и  его  длинные  шерстяные
носки покрылись ледяной коркой. Теперь, в теплой комнате, лед, понемногу
оттаивая, начал  осыпаться.  Осколки  льда  гремели  вокруг  его  быстро
мелькающих ног, со стуком падали на пол, о них спотыкались другие танцу-
ющие. Но Харнишу все прощалось. Он принадлежал к числу тех немногих, кто
устанавливал законы в этой девственной стране и вводил  правила  морали;
его поведение служило здесь мерилом добра и зла; сам же он был выше вся-
ких законов. Есть среди смертных такие общепризнанные избранники судьбы,
которые не могут ошибаться. Что бы он ни делал - все хорошо,  независимо
от того, разрешается ли так поступать другим.  Конечно,  эти  избранники
потому и завоевывают общее признание, что они - за редким исключением  -
поступают правильно, и притом лучше, благороднее, чем другие. Так,  Хар-
ниш, один из старейших героев этой молодой страны и в то же  время  чуть
ли не самый молодой из них, слыл  существом  особенным,  единственным  в
своем роде, лучшим из лучших. И неудивительно, что Мадонна, тур за туром
самозабвенно кружась в его объятиях, терзалась мыслью, что  он  явно  не
видит в ней ничего, кроме верного друга  и  превосходной  партнерши  для
танцев. Не утешало ее и то, что он никогда не любил  ни  одной  женщины.
Она истомилась от любви к нему, а он танцевал с ней так же, как танцевал
бы с любой другой женщиной или даже с мужчиной, лишь бы тот умел  танце-
вать и обвязал руку повыше локтя носовым платком, чтобы все  знали,  что
он изображает собой даму.
   В тот вечер Харниш танцевал с одной из таких "дам".
   Как издавна повелось на Диком Западе, и здесь среди прочих  развлече-
ний часто устраивалось своеобразное состязание на выдержку: кто кого пе-
репляшет; и когда Бен Дэвис, банкомет  игры  в  "фараон",  повязав  руку
пестрым платком, обхватил Харниша и закружился с ним под звуки  заборис-
той кадрили, все поняли, что  состязание  началось.  Площадка  мгновенно
опустела, все танцующие столпились вокруг, с напряженным вниманием следя
глазами за Харнишем и Дэвисом, которые в  обнимку  неустанно  кружились,
еще и еще, все в том же направлении. Из соседней комнаты, побросав карты
и оставив недопитые стаканы на стойке, повалила толпа посетителей и тес-
но обступила площадку. Музыканты нажаривали без  устали,  и  без  устали
кружились танцоры. Дэвис был опытный противник, все знали, что на  Юконе
ему случалось побеждать в таком поединке и  признанных  силачей.  Однако
уже через несколько минут стало ясно, что именно он, а не Харниш  потер-
пит поражение.
   Они сделали еще два-три тура, потом Харниш внезапно остановился,  вы-
пустил своего партнера и попятился, шатаясь, беспомощно размахивая рука-
ми, словно ища опоры в воздухе. Дэвис, с застывшей, растерянной улыбкой,
покачнулся, сделал полуоборот, тщетно пытаясь  сохранить  равновесие,  и
растянулся на полу. А Харниш, все еще шатаясь и  хватая  воздух  руками,
уцепился за стоявшую поблизости девушку и закружился  с  ней  в  вальсе.
Опять он совершил подвиг: не отдохнув после двухмесячного путешествия по
льду, покрыв в этот день семьдесят миль, он переплясал ничем не утомлен-
ного противника, и не кого-нибудь, а Бена Дэвиса.
   Харниш любил занимать первое место, и хотя в его тесном  мирке  таких
мест было немного, он, где  только  возможно,  добивался  наипервейшего.
Большой мир никогда не слыхал его имени, но здесь, на безмолвном необоз-
римом Севере, среди белых индейцев и эскимосов, оно гремело от Берингова
моря до перевала Чилкут, от верховьев самых отдаленных рек до мыса  Бар-
роу на краю тундры. Страсть к господству постоянно владела им, с кем  бы
он ни вступал в единоборство - со стихиями ли, с людьми, или со счастьем
в азартной игре. Все казалось ему игрой, сама жизнь, все проявления  ее.
А он был игрок до мозга костей. Без азарта и риска он не  мог  бы  жить.
Правда, он не полностью уповал на слепое счастье, он помогал ему, пуская
в ход и свой ум, и ловкость, и силу; но превыше всего он  все-таки  чтил