тельность, словно под воздействием легкого и  приятного  анестезирующего
средства.
   Наутро он просыпался с ощущением сухости во рту и на губах и с  тяже-
лой головой, но это быстро проходило. В восемь часов  он  во  всеоружии,
готовый к бою, сидел за письменным столом, в десять объезжал банки и по-
том до самого вечера без передышки распутывал сложное переплетение осаж-
давших его промышленных, финансовых и личных дел. А с наступлением вече-
ра - обратно в гостиницу, и опять мартини и  шотландское  виски;  и  так
день за днем, неделя за неделей.
 
 
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
 
   Со стороны казалось, что Харниш все тот же - неизменно бодрый, неуто-
мимый, преисполненный энергии и кипучих жизненных сил, но в глубине души
он чувствовал себя донельзя усталым. И случалось, что в его одурманенном
коктейлями уме мелькали мысли куда более здравые, чем  те,  которыми  он
был поглощен в трезвом состоянии. Так, например, однажды вечером, сидя с
башмаком в руке на краю постели, он задумался над  изречением  Дид,  что
никто не может спать сразу в двух кроватях. Он посмотрел на уздечки, ви-
севшие на стенах, потом встал и, все еще держа в руке  башмак,  сосчитал
уздечки сначала в спальне, а затем и в двух других комнатах. После этого
он опять уселся на кровать и заговорил вдумчиво, обращаясь к башмаку:
   - Маленькая женщина права. В две кровати не ляжешь. Сто сорок уздечек
- а что толку? Больше одной уздечки ведь не нацепишь. И на две лошади не
сядешь. Бедный мой Боб! Надо бы выпустить тебя на травку. Тридцать  мил-
лионов; впереди - либо сто миллионов, либо нуль.  А  какая  мне  от  них
польза? Есть много такого, чего не купишь на деньги. Дид не купишь. Силы
не купишь. На что мне тридцать миллионов, когда я не могу влить  в  себя
больше одной кварты мартини в день? Вот если бы я выдувал по сто кварт в
день - ну, тогда разговор другой. А то одна кварта,  одна  разнесчастная
кварта! У меня тридцать миллионов, надрываюсь я на работе, как  ни  один
из моих служащих не надрывается, а что я за это имею?  Завтрак  и  обед,
которые и есть-то неохота, одну кровать, одну кварту мартини и сто сорок
никому не нужных уздечек. - Он уныло уставился на стену. -  Мистер  Баш-
мак, я пьян. Спокойной ночи.
   Из всех видов закоренелых пьяниц худшие те, кто напивается в  одиноч-
ку, и таким пьяницей именно и становился Харниш. Он почти перестал  пить
на людях; вернувшись домой после долгого изнурительного дня  в  конторе,
он запирался в своей комнате и весь вечер одурманивал себя; потом ложил-
ся спать, зная, что, когда утром проснется, будет горько и сухо во  рту;
а вечером он опять напьется.
   Между тем страна вопреки присущей ей способности быстро  восстанавли-
вать свои силы все еще не могла оправиться от кризиса.  Свободных  денег
по-прежнему не хватало, хотя принадлежавшие Харнишу газеты, а также  все
другие купленные или субсидируемые газеты в Соединенных  Штатах  усердно
убеждали читателей, что денежный голод кончился и тяжелые времена отошли
в прошлое. Все публичные заявления финансистов дышали бодростью и  опти-
мизмом, но зачастую эти же финансисты были на краю  банкротства.  Сцены,
которые разыгрывались в кабинете Харниша и на заседаниях  правления  его
компаний, освещали истинное положение вещей  правдивее,  чем  передовицы
его собственных газет; вот, например, с какой речью он обратился крупным
держателям акций Электрической компании,  Объединенной  водопроводной  и
некоторых других акционерных обществ:
   - Ничего не попишешь - развязывайте мошну. У вас верное дело в руках,
но пока что придется отдать кое-что, чтобы продержаться. Я не стану рас-
пинаться вперед вами, что, мол, времена трудные и прочее. Кто  же  этого
не знает? А для чего же вы пришли  сюда?  Так  вот  надо  раскошелиться.
Контрольный пакет принадлежит мне, и я заявляю вам, что без  доплаты  не
обойтись. Либо доплата, либо труба. А уж если я вылечу в трубу, вы и со-