- Потому что вы мне нравитесь все меньше и меньше.
   Харниш молчал, сраженный ее словами. Лицо его исказилось от боли.
   - Ах, ничего вы не понимаете! - воскликнула она  почти  с  отчаянием,
теряя самообладание. - Ну как вам объяснить? Вы  мне  нравитесь,  и  чем
ближе я вас узнаю, тем больше вы мне нравитесь. И в то же время чем бли-
же я вас узнаю, тем меньше я хочу выйти за вас.
   От этих загадочных слов Харниш окончательно растерялся.
   - Неужели вы не можете понять? - торопливо продолжала она. - Да мне в
сто раз легче было бы стать женой Элама Харниша с Клондайка, еще  давно,
когда я впервые увидела его, чем теперь принять ваше предложение.
   Он медленно покачал головой.
   - Это выше моего разумения. Чем  ближе  вы  узнаете  человека  и  чем
больше он вам нравится, тем меньше вы хотите выйти  за  него  замуж.  Не
знаешь - мил, а узнаешь - постыл, так, что ли?
   - Нет, нет! - начала она с жаром, но стук в дверь не дал  ей  догово-
рить.
   - Десять минут кончились, - сказал Харниш.
   Когда Дид вышла, его зоркие, как у  индейца,  глаза  быстро  обшарили
комнату. Он еще сильнее почувствовал, как здесь тепло,  уютно,  красиво,
хотя и не сумел бы объяснить, почему это так. Особенно его пленяла прос-
тота убранства - дорогая простота, решил он; вся  обстановка,  вероятно,
осталась после отца, когда он разорился и умер. Он никогда бы  не  поду-
мал, что голый пол и волчьи шкуры - это так красиво, ни  один  ковер  не
сравнится. Он мрачно посмотрел на шкаф, в котором стояли сотни две книг.
Книги оставались для него неразрешимой загадкой. Как  это  можно  писать
такую уйму, о чем? Писать или читать о чем-нибудь - это  совсем  не  то,
что делать, а Харнишу, человеку действия, только действие и было  понят-
но.
   Он перевел взгляд с Сидящей Венеры на чайный столик, уставленный оча-
ровательным хрупким фарфором, потом на сверкающий медный чайник и медную
жаровню. Такие жаровни были ему знакомы, и он подумал, что  Дид,  должно
быть, на этой вот стряпает ужин для тех студентов, о которых говорил ему
Моррисон. На стене висело несколько акварелей, и он решил, что она  сама
писала их. Он скользнул взглядом по фотографиям лошадей, по репродукциям
с картин старых мастеров; пурпурные складки на одной из фигур "Положения
во гроб" привлекли его внимание. Но снова и снова глаза его обращались к
Венере, стоявшей на пианино. Его бесхитростный, полудикарский ум отказы-
вался понимать, как может порядочная женщина выставлять напоказ, в своей
собственной комнате, такую смелую, чтобы не сказать  непристойную  вещь.
Однако он отогнал эту мысль и положился на свою веру в Дид. Раз она  так
делает, значит, это хорошо. Видимо, того требует культура. У Ларри Хига-
на, в его заваленной книгами квартире, тоже есть статуэтки и  картины  в
том же роде. Впрочем, Ларри Хиган совсем другой. В его присутствии  Хар-
ниша всегда коробило от ощущения чего-то болезненного, противоестествен-
ного. Дид, напротив, неизменно радовала его  своим  здоровьем,  избытком
сил; от нее веяло солнцем, ветром и пылью открытых дорог.  Что  ж,  если
такая чистая, цветущая женщина, как она, хочет, чтобы у нее  на  пианино
стояла голая баба, да еще в такой позе, следовательно, это не может быть
плохо. Это хорошо, потому что так делает Дид. Все, что бы она ни  сдела-
ла, хорошо. А кроме того, что он понимает в культуре?
   Она вошла в комнату и направилась к своему креслу, а он любовался  ее
походкой и пожирал глазами бронзовые туфельки.
   - Я хочу задать вам несколько вопросов, - начал он сразу, как  только
она села. - Вы собираетесь замуж за кого-нибудь другого?
   Она весело засмеялась и покачала головой.
   - Кто-нибудь вам нравится больше меня? Ну, к примеру, тот, что звонил
сейчас?
   - Никого другого нет. Я никого не знаю,  кто  бы  нравился  мне  нас-
только, чтобы выйти за него замуж. И вообще, мне кажется, я  не  создана
для замужества. Должно быть, работа в конторе оказывает такое действие.