Элама Харниша, имя которого не сходит со столбцов газет. С другой сторо-
ны, он был уверен, что, как бы ни отнеслась к его визиту  Дид,  никаких,
по выражению Харниша, "бабьих выкрутасов" не будет.
   И в этом смысле ожидания его оправдались.
   Она сама открыла дверь, впустила его и протянула ему  руку.  Войдя  в
просторную квадратную прихожую, он снял плащ и шляпу, повесил их на  ве-
шалку и повернулся к Дид, не зная, куда идти.
   - Там занимаются, - объяснила она, указывая на открытую дверь в  сто-
ловую, откуда доносились громкие молодые голоса; в  комнате,  как  успел
заметить Харниш, сидело несколько студентов. - Придется пригласить вас в
мою комнату.
   Она повела его к другой двери, направо, и он, как вошел, так и застыл
на месте, с волнением оглядывая комнату Дид и в то же время изо всех сил
стараясь не глядеть. Он так растерялся, что не слышал, как она предложи-
ла ему сесть, и не видел ее приглашающего жеста. Здесь, значит, она  жи-
вет. Непринужденность, с какой она открыла ему доступ  в  свою  комнату,
поразила его, хотя ничего другого он от нее и не ждал. Комната была раз-
делена аркой; та половина, где он стоял,  видимо,  служила  гостиной,  а
вторая половина - спальней. Однако, если не считать дубового  туалетного
столика, на котором аккуратно были разложены гребни  и  щетки  и  стояло
множество красивых  безделушек,  ничто  не  указывало  на  то,  что  это
спальня. Харниш решил, что, вероятно, широкий диван, застланный покрыва-
лом цвета блеклой розы и заваленный подушками, и служит ей  ложем,  хотя
диван меньше всего походил на то, что в цивилизованном  мире  называется
кроватью.
   Разумеется, в первые минуты крайнего смущения Харниш не разглядел  во
всех подробностях убранство комнаты. У него только создалось общее  впе-
чатление тепла, уюта, красоты. Ковра не было, по  полу  были  разбросаны
шкуры койота и волка. Особенно привлекла его внимание украшавшая пианино
Сидящая Венера, которая отчетливо выступала на фоне  висевшей  на  стене
шкуры кугуара.
   Но как ни изумляла Харниша  непривычная  обстановка  комнаты,  изуми-
тельнее всего ему казалась сама хозяйка. В  наружности  Дид  его  всегда
пленяла женственность, так ясно ощущавшаяся в линиях ее фигуры,  причес-
ке, глазах, голосе, в ее смехе, звонком, словно птичье пение; но  здесь,
у себя дома, одетая во что-то легкое, мягко облегающее, она была  вопло-
щенная женственность. До сих пор он видел ее только в костюмах полумужс-
кого покроя и английских блузках, либо в бриджах из рубчатого  вельвета,
и этот новый для него и неожиданный облик  ошеломил  его.  Она  казалась
несравненно мягче, податливее, нежней и кротче, чем та Дид, к которой он
привык. Она была неотъемлемой частью красоты и покоя, царивших в ее ком-
нате, и так же на месте здесь, как и в более строгой обстановке конторы.
   - Садитесь, пожалуйста, - повторила она.
   Но Харниш был как изголодавшийся зверь, которому долго  отказывали  в
пище. В безудержном порыве, забыв и  думать  о  долготерпении,  отбросив
всякую дипломатию, он пошел к цели самым прямым и коротким путем, не от-
давая себе отчета, что лучшего пути он и выбрать не мог.
   - Послушайте, - проговорил он срывающимся голосом, - режьте меня,  но
я не стану делать вам предложение в конторе. Вот почему я  приехал.  Дид
Мэсон, я не могу, просто не могу без вас.
   Черные глаза Харниша горели, смуглые щеки заливала краска. Он стреми-
тельно подошел к Дид и хотел схватить ее в объятия, она невольно вскрик-
нула от неожиданности и едва успела удержать его за руку.
   В противоположность Харнишу она сильно побледнела, словно  вся  кровь
отхлынула у нее от лица, и рука, которая все еще не выпускала его  руки,
заметно дрожала. Наконец пальцы ее разжались, и Харниш опустил руки. Она
чувствовала, что нужно что-то сказать, что-то сделать,  как-то  сгладить
неловкость, но ей решительно ничего не приходило в  голову.  Смех  душил
ее; но если в ее желании рассмеяться ему в лицо и было немного от  исте-
рики, то в гораздо большей степени это вызывалось комизмом положения.  С