Английского  Магазина  на  Невском.  Тут  были   и   кексы,   и
нюхательные  соли,  и  покерные  карты,  и  какао,  и в цветную
полоску  спортивные  фланелевые  пиджаки,  и  чудные  скрипучие
кожаные  футболы,  и  белые  как  тальк,  с девственным пушком,
теннисные  мячи  в  упаковке,  достойной  редкостных   фруктов.
Эдемский сад мне представлялся британской колонией.
     Я  научился  читать  по-английски  раньше,  чем по-русски;
некоторая неприятная для непетербургского слуха  --  да  и  для
меня  самого,  когда  слышу  себя  на пластинке -- брезгливость
произношения в разговорном русском языке сохранилась у  меня  и
по  сей  день  (помню при первой встрече, в 1945 что ли году, в
Америке, биолог Добжанский  наивно  мне  заметил:  "А  здорово,
батенька,  вы позабыли родную речь"). Первыми моими английскими
друзьями были незамысловатые  герои  грамматики  --  коричневой
книжки  с  синяком  кляксы во всю обложку: Ben, Dan, Sam и Ned.
Много было какой-то смутной возни с установлением их личности и
местопребывания. "Who is Ben?", "Не is Dan", "Sam is  in  bed",
"Is  Ned  in  bed?"  ("Кто  такой  Бен?"  "Это  -- Дэн", "Сэм в
постели", "В постели ли Нэд?" (англ.)) и тому  подобное.
Из-за  того,  что  в  начале  составителю  мешала необходимость
держаться  односложных  слов,  представление  об   этих   лицах
получилось  у  меня  и  сбивчивое и сухое, но затем воображение
пришло  на   помощь,   и   я   увидел   их.   Туполицые,
плоскоступые,  замкнутые оболтусы, болезненно гордящиеся своими
немногими орудиями  (Ben  bas  an  axe),  они  вялой  подводной
походкой   медленно   шагают   вдоль   самого  заднего  задника
сценической моей  памяти;  и  вот,  перед  дальнозоркими  моими
глазами  вырастают  буквы  грамматики,  как  безумная азбука на
таблице у оптика.
     Классная разрисована ломаными лучами солнца. Брат смиренно
выслушивает отповедь англичанки. В запотевшей стеклянной  банке
под  марлей  несколько  пестрых,  с  шипами, гусениц, методично
пасется  на  крапивных  листьях,  изредка  выделяя   интересные
зеленые  цилиндрики  помета. Клетчатая клеенка на круглом столе
пахнет клеем. Чернила пахнут  черносливом.  Виктория  Артуровна
пахнет  Викторией  Артуровной. Кроваво-красный спирт в столбике
большого наружного градусника восхищенно показывает 24  Реомюра
в тени. В окно видать поденщиц в платках, выпалывающих ползком,
то  на корточках, то на четвереньках, садовые дорожки: до рытья
государственных каналов еще далеко. Иволги в зелени издают свой
золотой, торопливый, четырехзвучный крик.
     Вот прошел Ned, посредственно играя младшего садовника. На
дальнейших страницах слова удлинялись,  а  к  концу  грамматики
настоящий  связный  рассказец  развивался  взрослыми  фразами в
награду маленькому читателю. Меня сладко волновала мысль, что и
я   могу   когда-нибудь   дойти   до   такого    блистательного
совершенства.  Эти  чары  не  выдохлись,--  и  когда  ныне  мне
попадается  учебник,  я  первым  делом  заглядываю  а  конец--в
будущность прилежного ученика.

     2

     Летние  сумерки  ("сумерки"--какой  это  томный  сиреневый
звук!).  Время   действия:   тающая   точка   посреди   первого
десятилетия   нашего  века.  Место:  пятьдесят  девятый  градус
северной широты, считая от экватора и сотый восточной  долготы,
считая   от  кончика  моего  пера.  Июньскому  дню  требовалась
вечность для угасания: небо, высокие цветы, неподвижные воды --
все это как-то повисало в бесконечном замирании вечера, которое
не разрешалось, а продлевалось  еще  и  еще  грустным  мычанием