|
Английского Магазина на Невском. Тут были и кексы, и
нюхательные соли, и покерные карты, и какао, и в цветную
полоску спортивные фланелевые пиджаки, и чудные скрипучие
кожаные футболы, и белые как тальк, с девственным пушком,
теннисные мячи в упаковке, достойной редкостных фруктов.
Эдемский сад мне представлялся британской колонией.
Я научился читать по-английски раньше, чем по-русски;
некоторая неприятная для непетербургского слуха -- да и для
меня самого, когда слышу себя на пластинке -- брезгливость
произношения в разговорном русском языке сохранилась у меня и
по сей день (помню при первой встрече, в 1945 что ли году, в
Америке, биолог Добжанский наивно мне заметил: "А здорово,
батенька, вы позабыли родную речь"). Первыми моими английскими
друзьями были незамысловатые герои грамматики -- коричневой
книжки с синяком кляксы во всю обложку: Ben, Dan, Sam и Ned.
Много было какой-то смутной возни с установлением их личности и
местопребывания. "Who is Ben?", "Не is Dan", "Sam is in bed",
"Is Ned in bed?" ("Кто такой Бен?" "Это -- Дэн", "Сэм в
постели", "В постели ли Нэд?" (англ.)) и тому подобное.
Из-за того, что в начале составителю мешала необходимость
держаться односложных слов, представление об этих лицах
получилось у меня и сбивчивое и сухое, но затем воображение
пришло на помощь, и я увидел их. Туполицые,
плоскоступые, замкнутые оболтусы, болезненно гордящиеся своими
немногими орудиями (Ben bas an axe), они вялой подводной
походкой медленно шагают вдоль самого заднего задника
сценической моей памяти; и вот, перед дальнозоркими моими
глазами вырастают буквы грамматики, как безумная азбука на
таблице у оптика.
Классная разрисована ломаными лучами солнца. Брат смиренно
выслушивает отповедь англичанки. В запотевшей стеклянной банке
под марлей несколько пестрых, с шипами, гусениц, методично
пасется на крапивных листьях, изредка выделяя интересные
зеленые цилиндрики помета. Клетчатая клеенка на круглом столе
пахнет клеем. Чернила пахнут черносливом. Виктория Артуровна
пахнет Викторией Артуровной. Кроваво-красный спирт в столбике
большого наружного градусника восхищенно показывает 24 Реомюра
в тени. В окно видать поденщиц в платках, выпалывающих ползком,
то на корточках, то на четвереньках, садовые дорожки: до рытья
государственных каналов еще далеко. Иволги в зелени издают свой
золотой, торопливый, четырехзвучный крик.
Вот прошел Ned, посредственно играя младшего садовника. На
дальнейших страницах слова удлинялись, а к концу грамматики
настоящий связный рассказец развивался взрослыми фразами в
награду маленькому читателю. Меня сладко волновала мысль, что и
я могу когда-нибудь дойти до такого блистательного
совершенства. Эти чары не выдохлись,-- и когда ныне мне
попадается учебник, я первым делом заглядываю а конец--в
будущность прилежного ученика.
2
Летние сумерки ("сумерки"--какой это томный сиреневый
звук!). Время действия: тающая точка посреди первого
десятилетия нашего века. Место: пятьдесят девятый градус
северной широты, считая от экватора и сотый восточной долготы,
считая от кончика моего пера. Июньскому дню требовалась
вечность для угасания: небо, высокие цветы, неподвижные воды --
все это как-то повисало в бесконечном замирании вечера, которое
не разрешалось, а продлевалось еще и еще грустным мычанием
|
|