|
капельмейстером Шурманом, он на премьере заменил не нравившиеся
ему места ариями собственного сочинения. Только тут чувствую
какую-то вспышку родства между мной и этим благополучным
музыкальным деятелем. Гораздо ближе мне другой мой предок,
Николай Илларионович Козлов (1814--1889), патолог, автор таких
работ как "О развитии идеи болезни" или "Сужение яремной дыры у
людей умопомешанных и самоубийц" -- в каком-то смысле служащих
забавным прототипом и литературных и лепидоптерологических моих
работ. Его дочь Ольга Николаевна была моей бабушкой; я был
младенцем, когда она умерла. Его другая дочь, Прасковья
Николаевна, вышла за знаменитого сифилидолога Тарновского и
сама много писала по половым вопросам; она умерла в 1913 году,
кажется, и ее странные, ясно произнесенные последние слова были
"Теперь понимаю: всЇ -- вода". О ней и о разных диковинных, а
иногда и страшных, Рукавишниковых у матери было много
воспоминаний... Я люблю сцепление времен: когда она гостила
девочкой у своего деда, старика Василья Рукавишникова, в его
крымском имении, Айвазовский, очень посредственный, но очень
знаменитый маринист того времени, рассказывал в ее присутствии,
как он, юношей, видел Пушкина и его высокую жену, и пока он это
рассказывал, на серый цилиндр художника белилами испражнилась
пролетавшая птица: его моря темно сизели по разным углам
петербургского (а после -- деревенского) дома, и Александр
Бенуа, проходя мимо них и мимо мертвечины своего
брата-академика Альберта, и мимо "Проталины" Крыжицкого, где не
таяло ничего , и мимо громадного прилизанного Перовского
"Прибоя" в зале, делал шоры из рук и как-то музыкально-смугло
мычал "Non, поп, поп, c'est affreux (Нет, нет, это ужасно"
(франц.)), какая сушь, задерните чем-нибудь"--и с
облегчением переходил в кабинет моей матери, где его,
действительно прелестные, дождем набухшая "Бретань" и
рыже-зеленый "Версаль" соседствовали с "вкусными", как тогда
говорилось, "Турками" Бакста и сомовской акварельной "Радугой"
среди мокрых берез.
2
Две баронессы Корф оставили след в судебных летописях
Парижа одна, кузина моего прапращура, женатого на дочке Грауна,
была та русская дама, которая, находясь в Париже в 1791 году,
одолжила и паспорт свои и дорожную карету (только что сделанный
на заказ, великолепный, на высоких красных колесах, обитый
снутри белым утрехтским бархатом, с зелеными шторами и всякими
удобствами, шестиместный берлин) королевскому семейству для
знаменитого бегства в Варенн (Мария-Антуанетта ехала как мадам
де Корф, или как ее камеристка, король -- не то как гувернер ее
двух детей, не то как камердинер) Другая моя прабабка, полвека
спустя, была причастна менее трагическому маскараду, а вычитал
я эту историю из довольно пошлого французского журнала
"Illustration" за 1859 г, стр. 251 Граф де Морни давал
бал-маскарад, на него он пригласил -- цитирую источник -- "une
noble dame que la Russie a pretee cet hiver a la France" (
"благородную даму которую Россия одолжила на эту зиму Франции "
(франц. ) ), баронессу Корф с двумя дочками Мужа,
Фердинанда Корфа (1805--1869, праправнука Грауна по женской
линии), по-видимому не было близко, но зато тут находился друг
дома и жених одной из дочек (Марии Фердинандовны, 1842--1926),
а мой будущий дед, Дмитрий Набоков (1827--1904) Для девиц были
заказаны к балу костюмы цветочниц, по 225 франков за каждый,
что тогда представляло, по явно подрывательски-марксистскому
|
|