разрыва между вещественными благами в его младенчестве и нашем.
Впрочем,  наука  выращивания  младенцев   сделала   невероятные
успехи: в девять месяцев я, например, не получал на обед целого
фунта протертого шпината, не получал сок от дюжины апельсинов в
один  день:  и  тобою  заведенная  педиатрическая  рутина  была
несравненно художественнее и тщательнее, чем все, что могли  бы
придумать няньки и бонны нашего детства.
     Обобщенный  буржуа  прежних  дней, патер фамилиас прежнего
формата, вряд ли  бы  понял  отношение  к  ребенку  со  стороны
свободного,  счастливого  и  нищего  эмигранта. Когда бывало ты
поднимала его, напитанного теплой кашицей и важного как идол, и
держала  его  в   ожидании   рыжка,   прежде   чем   превратить
вертикального   ребенка   в  горизонтального,  я  участвовал  и
в терпеливости твоего  ожидания  и  в  стесненности  его
насыщенности,  преувеличивая  и то и другое, а потому испытывал
восхитительное облегчение, когда  тупой  пузырек  поднимался  и
лопался, и ты с поздравительным шепотом низко нагибалась, чтобы
опустить  младенца  в  белые  сумерки  постельки,  Я до сих пор
чувствую в кистях рук  отзывы  той  профессиональной  сморовки,
того  движения,  когда  надо  было легко и ловко вжать поручни,
чтобы передние колеса коляски, в которой я его катал по улицам,
поднялись  с  асфальта  на  тротуар.   У   него   сначала   был
великолепный, мышиного цвета, бельгийский экипажик, с толстыми,
чуть ли не автомобильными, шинами, такой большой, что не входил
в  наш  мозгливый  лифт; этот экипажик плыл по панели с пленным
младенцем, лежащим навзничь под пухом, шелком и  мехом:  только
его зрачки двигались, выжидательно, и порою обращались кверху с
быстрым взмахом нарядных ресниц, дабы проследить за скользившей
в   узорах  ветвей  голубизной,  а  затем  он  бросал  на  меня
подозрительный взгляд, как бы желая узнать, не  принадлежат  ли
эти  дразнящие узоры листвы и неба к тому же порядку вещей, как
его погремушки и родительский юмор.  За  колымагой  последовала
более  легкая  беленькая  повозка,  и  в ней он пытался встать,
натягивая  до  отказа  ремни.  Он  добирался  до  борта   и   с
любопытством  философа  смотрел  на  выброшенную  им подушку, и
однажды сам выпал, когда лопнул ремень. Еще позже я катал его в
особом   стульчике   на   двух   колесах   (маль-постике):    с
первоначально  упругих  и верных высот ребенок спустился совсем
низко и теперь, в полтора года, мог коснуться земли, съезжая  с
сиденья мальпостика и стуча по панели каблучками в предвкушении
отпуска  на  свободу  в  городском  саду.  Вздулась новая волна
эволюции  и  опять  (начала  его  поднимать,  В  два  года,  на
рождение,   он   полу-чил,   серебряной   краской  выкрашенную,
алюминиевую модель гоночного "Мерседеса" в  два  аршина  длины,
которая  подвигалась  при  помощи  двух  органных  педалей  под
ногами, и в этой сверкающей машине,  чудным  летом,  полуголый,
загорелый,    золотоволосый,    он    мчался    по    тротуарам
Курфюрстендама,  с  насосными  и  гремящими  звуками,   работая
ножками,  виртуозно  орудуя  рулем,  а я бежал сзади, и из всех
открытых окон доносился хриплый рев диктатора, бившего  себя  в
грудь,  нечленораздельно  ораторствовавшего  в  Неандертальской
долине, которую мы с сыном оставили далеко позади,
     Вместо  дурацких  и  дурных   фрейдистических   опытов   с
кукольными  домами  и  куколками  в  них  ("Что ж твои родители
делают в спальне, Жоржик?"), стоило бы  может  быть  психологам
постараться  выяснить  исторические  фазы  той страсти, которую
дети испытывают к колесам. Мы все знаем, конечно,  как  венский
шарлатан объяснял интерес мальчиков к поездам. Мы оставим его и
его   попутчиков   трястись   в   третьем  классе  науки  через
тоталитарное государство полового мифа (какую ошибку  совершают