|
разрыва между вещественными благами в его младенчестве и нашем.
Впрочем, наука выращивания младенцев сделала невероятные
успехи: в девять месяцев я, например, не получал на обед целого
фунта протертого шпината, не получал сок от дюжины апельсинов в
один день: и тобою заведенная педиатрическая рутина была
несравненно художественнее и тщательнее, чем все, что могли бы
придумать няньки и бонны нашего детства.
Обобщенный буржуа прежних дней, патер фамилиас прежнего
формата, вряд ли бы понял отношение к ребенку со стороны
свободного, счастливого и нищего эмигранта. Когда бывало ты
поднимала его, напитанного теплой кашицей и важного как идол, и
держала его в ожидании рыжка, прежде чем превратить
вертикального ребенка в горизонтального, я участвовал и
в терпеливости твоего ожидания и в стесненности его
насыщенности, преувеличивая и то и другое, а потому испытывал
восхитительное облегчение, когда тупой пузырек поднимался и
лопался, и ты с поздравительным шепотом низко нагибалась, чтобы
опустить младенца в белые сумерки постельки, Я до сих пор
чувствую в кистях рук отзывы той профессиональной сморовки,
того движения, когда надо было легко и ловко вжать поручни,
чтобы передние колеса коляски, в которой я его катал по улицам,
поднялись с асфальта на тротуар. У него сначала был
великолепный, мышиного цвета, бельгийский экипажик, с толстыми,
чуть ли не автомобильными, шинами, такой большой, что не входил
в наш мозгливый лифт; этот экипажик плыл по панели с пленным
младенцем, лежащим навзничь под пухом, шелком и мехом: только
его зрачки двигались, выжидательно, и порою обращались кверху с
быстрым взмахом нарядных ресниц, дабы проследить за скользившей
в узорах ветвей голубизной, а затем он бросал на меня
подозрительный взгляд, как бы желая узнать, не принадлежат ли
эти дразнящие узоры листвы и неба к тому же порядку вещей, как
его погремушки и родительский юмор. За колымагой последовала
более легкая беленькая повозка, и в ней он пытался встать,
натягивая до отказа ремни. Он добирался до борта и с
любопытством философа смотрел на выброшенную им подушку, и
однажды сам выпал, когда лопнул ремень. Еще позже я катал его в
особом стульчике на двух колесах (маль-постике): с
первоначально упругих и верных высот ребенок спустился совсем
низко и теперь, в полтора года, мог коснуться земли, съезжая с
сиденья мальпостика и стуча по панели каблучками в предвкушении
отпуска на свободу в городском саду. Вздулась новая волна
эволюции и опять (начала его поднимать, В два года, на
рождение, он полу-чил, серебряной краской выкрашенную,
алюминиевую модель гоночного "Мерседеса" в два аршина длины,
которая подвигалась при помощи двух органных педалей под
ногами, и в этой сверкающей машине, чудным летом, полуголый,
загорелый, золотоволосый, он мчался по тротуарам
Курфюрстендама, с насосными и гремящими звуками, работая
ножками, виртуозно орудуя рулем, а я бежал сзади, и из всех
открытых окон доносился хриплый рев диктатора, бившего себя в
грудь, нечленораздельно ораторствовавшего в Неандертальской
долине, которую мы с сыном оставили далеко позади,
Вместо дурацких и дурных фрейдистических опытов с
кукольными домами и куколками в них ("Что ж твои родители
делают в спальне, Жоржик?"), стоило бы может быть психологам
постараться выяснить исторические фазы той страсти, которую
дети испытывают к колесам. Мы все знаем, конечно, как венский
шарлатан объяснял интерес мальчиков к поездам. Мы оставим его и
его попутчиков трястись в третьем классе науки через
тоталитарное государство полового мифа (какую ошибку совершают
|
|