преступлении. По какому-то странному совпадению, которое спасло  его  от
отчаяния, он только сейчас вышел из того состояния лихорадочного возбуж-
дения и полубезумия, в котором он пребывал все время с той самой минуты,
как выехал из Парижа в Верьер.
   Это были благодатные, чистые слезы; он ни на минуту не  сомневался  в
том, что будет осужден.
   - Значит, она будет жить! - повторял он - Она будет жить, и  простит,
и будет любить меня...
   Наутро, уже довольно поздно, его разбудил тюремщик.
   - Видно, у вас спокойно на душе, господин Жюльен, - сказал  тюремщик.
- Вот уж два раза, как я к вам входил, да только постеснялся будить  вас
Вот, пожалуйста, две бутылочки славного винца: это вам посылает господин
Малой, наш кюре.
   - Как! Этот мошенник еще здесь? - сказал Жюльен.
   - Да, сударь, - отвечал тюремщик, понижая голос. - Только  вы  уж  не
говорите так громко, это вам может повредить.
   Жюльен рассмеялся.
   - В том положении, милый мой, в каком я сейчас  оказался,  только  вы
один можете мне повредить: это если перестанете быть таким участливым  и
добрым... Вы не прогадаете, вам хорошо заплатят, - спохватившись, внуши-
тельно добавил Жюльен.
   И он тут же подтвердил свой внушительный тон, бросив г-ну Нуару золо-
тую монету.
   Господин Нуару снова и на этот раз с еще большими подробностями изло-
жил все, что узнал про г-жу де Реналь, но о посещении мадемуазель  Элизы
не заикнулся ни словом.
   Это была низкая и поистине  раболепная  натура.  Внезапно  у  Жюльена
мелькнула мысль: "Этот безобразный  великан  получает  здесь  три-четыре
сотни франков, не больше, ибо народу у него в тюрьме не так много; я мо-
гу пообещать ему десять тысяч франков, если он сбежит со мной в  Швейца-
рию. Трудно будет только заставить его поверить, что я его  не  обману".
Но когда Жюльен представил себе, как долго ему  придется  объясняться  с
этим гнусным животным, он почувствовал отвращение и стал думать  о  дру-
гом.
   Вечером оказалось, что время уже упущено. В полночь за  ним  приехала
почтовая карета и увезла его. Он остался очень доволен своими спутниками
- жандармами. Утром он был доставлен в безансонскую тюрьму, где его  лю-
безно препроводили в верхний этаж готической  башни.  Приглядевшись,  он
решил, что эта архитектура относится к началу XIV века, и залюбовался ее
изяществом и пленительной легкостью. Сквозь узкий  просвет  между  двумя
стенами, над угрюмой глубиной двора, открывался вдали изумительной  кра-
соты пейзаж.
   На следующий день ему учинили допрос, после чего несколько  дней  ему
никто не докучал. На душе у него было спокойно. Его  дело  казалось  ему
проще простого: "Я хотел убить - меня следует убить".
   Его мысль не задерживалась на  этом  рассуждении.  Суд,  неприятность
выступать перед публикой, защита - все это были какие-то досадные пустя-
ки, скучные церемонии, о которых будет время  подумать,  когда  все  это
наступит. И самый момент смерти также не задерживает его мысли: "Подумаю
после суда". Жизнь вовсе не казалась ему скучной, он на все смотрел  те-
перь другими глазами: у него не было никакого честолюбия. Он редко вспо-
минал о м-ль де Ла-Моль. Он был охвачен чувством раскаяния, и образ г-жи
де Реналь часто вставал перед ним, особенно в ночной тишине,  которую  в
этой высокой башне прерывали только крики орлана.
   Он благодарил небо за то, что рана, которую он  нанес,  оказалась  не
смертельной. "Странное дело! - рассуждал он сам с собой. - Ведь мне  ка-
залось, что она своим письмом к господину де Ла-Молю разрушила  навсегда
счастье, которое только что открылось передо мной, и  вот  не  прошло  и
двух недель после этого письма, а я даже не вспоминаю о том, что так ме-
ня тогда волновало... Две-три тысячи ливров ренты, чтобы  жить  спокойно