место в обществе.
   Стань этот поступок известен, это, безусловно, опозорило бы ее  наве-
ки. Никто из женщин, бывающих у ее матери, не осмелился бы стать  на  ее
сторону! Да и что можно было бы придумать для ее оправдания,  чтобы  они
могли повторить это и ослабить удар ужасающего презрения гостиных?
   Ведь даже вымолвить такое признание - и то было бы  ужасно;  а  напи-
сать! "Есть вещи, которых не пишут!" - вскричал Наполеон, узнав о  капи-
туляции при Байлене. И ведь как раз Жюльен и рассказал ей об этой фразе,
точно он заранее хотел преподать ей урок.
   Но все это еще были пустяки; мучительные опасения Матильды проистека-
ли из других причин. Невзирая на то, какое ужасное впечатление могло все
это произвести на общество, какой несмываемый позор и презрение  грозили
ей, - ибо она оскорбляла свою касту, - Матильда решилась написать  чело-
веку совсем иной породы, нежели все эти Круазенуа, де Люзы, Келюсы.
   Глубина, непостижимость натуры Жюльена могли испугать даже при  самых
обычных отношениях с ним. А она собиралась сделать его своим  возлюблен-
ным, быть может, своим властелином.
   "Кто знает, какие у него появятся  притязания,  если  я  когда-нибудь
окажусь в его власти? Ну что ж, мне придется тогда сказать себе, как го-
ворила Медея: "Средь всех опасностей что ж ныне мне осталось? -  Я  -  я
сама!"
   "У Жюльена нет никакого уважения к благородству крови, - думала  она.
- Хуже того, может быть, он даже вовсе и не влюблен в меня!"
   В эти мучительные минуты ужасных сомнений ее стали преследовать мысли
о женской гордости. "Все должно быть необычно в  судьбе  такой  девушки,
как я!" - вскричала однажды разгневанная Матильда. И тогда гордость, ко-
торая была взлелеяна в ней с колыбели, восстала  против  добродетели.  В
эту минуту отъезд Жюльена внезапно ускорил ход событий. (Такие натуры, к
счастью, весьма редки.)
   Вечером, уже совсем поздно, Жюльену пришло в голову схитрить: он рас-
порядился отнести свой дорожный сундук в швейцарскую и поручил  это  ла-
кею, который ухаживал за горничной м-ль де  Ла-Моль.  "Может  быть,  эта
хитрость ни к чему и не поведет, - сказал он себе, - но если она  удаст-
ся, Матильда подумает, что я уехал". И он уснул, очень  довольный  своей
проделкой. Матильда не сомкнула глаз.
   На другой день Жюльен спозаранку ушел из дому, никем  не  замеченный,
но вернулся, когда еще не было восьми часов.
   Едва он вошел в библиотеку, как в дверях появилась м-ль  де  Ла-Моль.
Он передал ей свой ответ. Он подумал, что ему следовало бы  что-то  ска-
зать ей - более удобный момент трудно было бы и выбрать, -  но  м-ль  де
Ла-Моль не пожелала его слушать и исчезла. Жюльен был в восторге, ибо он
не знал, что ей сказать.
   "Если только все это не шутка, которую они затеяли  сообща  с  графом
Норбером, ясно как день, что именно мои  невозмутимо  холодные  взгляды,
они-то и зажгли эту диковинную любовь, которую эта знатная девица  взду-
мала питать ко мне. Я оказался бы непозволительно  глуп,  если  бы  ког-
да-нибудь позволил себе увлечься всерьез этой долговязой белобрысой кук-
лой". Это умозаключение привело к тому, что он почувствовал  себя  таким
холодным и расчетливым, каким никогда в жизни не был.
   "В сражении, которое сейчас готовится, - продолжал он, - ее  дворянс-
кая гордость будет своего рода пригорком - военной позицией между мной и
ею. Вот по нему-то и надо бить. Я преглупо поступил, оставшись в Париже.
Эта оттяжка с отъездом унижает меня, ставит меня в невыгодное положение,
если, конечно, это не что иное, как комедия. А чем бы я  рисковал,  если
бы уехал? Вышло бы, что и я насмеялся над ними, в случае если они насме-
хаются надо мной. А если она действительно  сколько-нибудь  интересуется
мной, то ее интерес ко мне только вырос бы от этого во сто раз".
   Письмо м-ль де Ла-Моль до такой степени приятно  польстило  тщеславию
Жюльена, что хоть он и посмеивался, не решаясь поверить тому, что  прои-
зошло, но ему и в голову не пришло серьезно подумать, как уместен был бы