|
на хлеб насущный".
- О чем это вы мечтаете, сударь? - спросила его Матильда, которая
вернулась к нему бегом.
Жюльен устал презирать самого себя. Из гордости он откровенно сказал
ей, о чем думал. Он сильно покраснел, ибо говорил о своей бедности такой
богатой особе. Он старался хорошенько дать ей понять своим независимым,
гордым тоном, что ничего не просит. Никогда еще он не казался Матильде
таким красивым: она уловила в выражении его лица чувствительность и иск-
ренность, которых ему так часто недоставало.
Прошло около месяца. Как-то раз Жюльен, задумавшись, прогуливался в
саду особняка де Ла-Моль, но теперь на лице его уже не было выражения
суровости и философической непримиримости, которое налагало на него пос-
тоянное сознание своей приниженности. Он только что проводил до дверей
гостиной м-ль де ЛаМоль, которая сказала ему, что она ушибла ногу, бегая
с братом.
"Она как-то странно опиралась на мою руку! - размышлял Жюльен. - Или
я фат, или я действительно ей немного нравлюсь. Она слушает меня с таким
кротким лицом, даже когда я признаюсь ей, какие мучения гордости мне
приходится испытывать. Воображаю, как бы они все удивились в гостиной,
если бы увидали ее такою. Я совершенно уверен, что ни для кого у нее нет
такого кроткого и доброго выражения лица".
Жюльен старался не преувеличивать этой необыкновенной дружбы. Сам он
считал ее чем-то вроде вооруженного перемирия. Каждый день, встречаясь
друг с другом, прежде чем перейти на этот чуть ли не теплый, дружеский
тон, который был у них накануне, они словно спрашивали себя - "Ну, как
сегодня, друзья мы или враги?" В первых фразах, которыми они обменива-
лись, суть разговора не имела никакого значения. Форма обращения - вот к
чему настороженно устремлялось внимание обоих. Жюльен прекрасно понимал,
что, если он только раз позволит этой высокомерной девушке безнаказанно
оскорбить себя, все будет потеряно. "Если уж ссориться, так лучше сразу,
с первой же минуты, защищая законное право своей гордости, чем потом от-
ражать эти уколы презрения, которые неизбежно посыплются на меня, стоит
мне только хоть в чем-либо поступиться моим личным достоинством, допус-
тить хоть малейшую уступку".
Уже не раз Матильда, когда на нее находило дурное настроение, пыта-
лась принять с ним тон светской дамы, - и какое необыкновенное искусство
вкладывала она в эти попытки! - но каждый раз Жюльен тотчас же пресекал
их.
Однажды он оборвал ее очень резко:
- Если мадемуазель де Ла-Моль угодно что-либо приказать секретарю
своего отца, он, безусловно, должен выслушать ее приказание и повино-
ваться ей с совершенным почтением, но сверх этого он не обязан говорить
ни слова. Ему не платят за то, чтобы он сообщал ей свои мысли.
Эти взаимоотношения и кое-какие странные подозрения, возникавшие у
Жюльена, прогнали скуку, которая одолевала его в первые месяцы в этой
гостиной, блиставшей таким великолепием, но где так всего опасались и
где считалось неприличным шутить над чем бы то ни было.
"Вот было бы забавно, если бы она влюбилась в меня! Но любит она меня
или нет, у меня установились тесные дружеские отношения с умной девуш-
кой, перед которой, как я вижу, трепещет весь дом и больше всех других
этот маркиз де Круазенуа. Такой вежливый, милый, отважный юноша, ведь у
него все преимущества: и происхождение и состояние! Будь у меня хоть од-
но из них, какое бы это было для меня счастье! Он без ума от нее, он
должен стать ее мужем. Сколько писем заставил меня написать маркиз де
Ла-Моль обоим нотариусам, которые подготавливают этот контракт! И вот я,
простой подчиненный, который утром с пером в руке сидит и пишет, что ему
велят, спустя каких-нибудь два часа здесь, в саду, я торжествую над этим
приятнейшим молодым человеком, потому что в конце концов предпочтение,
которое мне оказывают, разительно, несомненно. Возможно, правда, что она
ненавидит в нем именно будущего супруга, - у нее на это хватит высокоме-
|
|