на хлеб насущный".
   - О чем это вы мечтаете, сударь? -  спросила  его  Матильда,  которая
вернулась к нему бегом.
   Жюльен устал презирать самого себя. Из гордости он откровенно  сказал
ей, о чем думал. Он сильно покраснел, ибо говорил о своей бедности такой
богатой особе. Он старался хорошенько дать ей понять своим  независимым,
гордым тоном, что ничего не просит. Никогда еще он не  казался  Матильде
таким красивым: она уловила в выражении его лица чувствительность и иск-
ренность, которых ему так часто недоставало.
   Прошло около месяца. Как-то раз Жюльен, задумавшись,  прогуливался  в
саду особняка де Ла-Моль, но теперь на лице его уже  не  было  выражения
суровости и философической непримиримости, которое налагало на него пос-
тоянное сознание своей приниженности. Он только что проводил  до  дверей
гостиной м-ль де ЛаМоль, которая сказала ему, что она ушибла ногу, бегая
с братом.
   "Она как-то странно опиралась на мою руку! - размышлял Жюльен. -  Или
я фат, или я действительно ей немного нравлюсь. Она слушает меня с таким
кротким лицом, даже когда я признаюсь ей,  какие  мучения  гордости  мне
приходится испытывать. Воображаю, как бы они все удивились  в  гостиной,
если бы увидали ее такою. Я совершенно уверен, что ни для кого у нее нет
такого кроткого и доброго выражения лица".
   Жюльен старался не преувеличивать этой необыкновенной дружбы. Сам  он
считал ее чем-то вроде вооруженного перемирия. Каждый  день,  встречаясь
друг с другом, прежде чем перейти на этот чуть ли не  теплый,  дружеский
тон, который был у них накануне, они словно спрашивали себя -  "Ну,  как
сегодня, друзья мы или враги?" В первых фразах, которыми  они  обменива-
лись, суть разговора не имела никакого значения. Форма обращения - вот к
чему настороженно устремлялось внимание обоих. Жюльен прекрасно понимал,
что, если он только раз позволит этой высокомерной девушке  безнаказанно
оскорбить себя, все будет потеряно. "Если уж ссориться, так лучше сразу,
с первой же минуты, защищая законное право своей гордости, чем потом от-
ражать эти уколы презрения, которые неизбежно посыплются на меня,  стоит
мне только хоть в чем-либо поступиться моим личным достоинством,  допус-
тить хоть малейшую уступку".
   Уже не раз Матильда, когда на нее находило дурное  настроение,  пыта-
лась принять с ним тон светской дамы, - и какое необыкновенное искусство
вкладывала она в эти попытки! - но каждый раз Жюльен тотчас же  пресекал
их.
   Однажды он оборвал ее очень резко:
   - Если мадемуазель де Ла-Моль  угодно  что-либо  приказать  секретарю
своего отца, он, безусловно, должен выслушать ее  приказание  и  повино-
ваться ей с совершенным почтением, но сверх этого он не обязан  говорить
ни слова. Ему не платят за то, чтобы он сообщал ей свои мысли.
   Эти взаимоотношения и кое-какие странные  подозрения,  возникавшие  у
Жюльена, прогнали скуку, которая одолевала его в первые  месяцы  в  этой
гостиной, блиставшей таким великолепием, но где так  всего  опасались  и
где считалось неприличным шутить над чем бы то ни было.
   "Вот было бы забавно, если бы она влюбилась в меня! Но любит она меня
или нет, у меня установились тесные дружеские отношения с  умной  девуш-
кой, перед которой, как я вижу, трепещет весь дом и больше  всех  других
этот маркиз де Круазенуа. Такой вежливый, милый, отважный юноша, ведь  у
него все преимущества: и происхождение и состояние! Будь у меня хоть од-
но из них, какое бы это было для меня счастье! Он без  ума  от  нее,  он
должен стать ее мужем. Сколько писем заставил меня  написать  маркиз  де
Ла-Моль обоим нотариусам, которые подготавливают этот контракт! И вот я,
простой подчиненный, который утром с пером в руке сидит и пишет, что ему
велят, спустя каких-нибудь два часа здесь, в саду, я торжествую над этим
приятнейшим молодым человеком, потому что в конце  концов  предпочтение,
которое мне оказывают, разительно, несомненно. Возможно, правда, что она
ненавидит в нем именно будущего супруга, - у нее на это хватит высокоме-