|
Матильда не упустила ни одного слова из этого разговора. Вся скука ее
исчезла.
- Не такие уж подлецы, - возразил граф Альтамира. - Я заговорил о се-
бе, просто чтобы дать вам наглядное представление. Посмотрите на князя
Арачели, он каждые пять минут поглядывает на свой орден Золотого Руна.
Он в себя не может прийти от радости, видя у себя на груди эту безделуш-
ку. Этот жалкий субъект просто какой-то анахронизм. Лет сто тому назад
орден Золотого Руна представлял собой высочайшую почесть, но ему в то
время не позволили бы о нем и мечтать. А сегодня, здесь, среди всех этих
знатных особ, надо быть Арачели, чтобы так им восхищаться. Он способен
целый город перевешать ради этого ордена.
- Не такой ли ценой он и добыл его? - с горечью спросил Жюльен.
- Да нет, не совсем так, - холодно отвечал Альтамира. - Ну может
быть, он приказал у себя на родине бросить в реку десятка три богатых
помещиков, слывших либералами.
- Вот изверг! - снова воскликнул Жюльен.
Мадемуазель де Ла-Моль, склонив голову и слушая с величайшим интере-
сом, стояла так близко от него, что ее чудные волосы чуть не касались
его плеча.
- Вы еще очень молоды! - отвечал Альтамира. - Я говорил вам, что у
меня в Провансе есть замужняя сестра. Она и сейчас недурна собой: доб-
рая, милая, прекрасная мать семейства, преданная своему долгу, набожная
и совсем не ханжа.
"К чему это он клонит? - подумала м-ль де ЛаМоль.
- Она живет счастливо, - продолжал граф Альтамира, - и жила так же
недурно и в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Я тогда скрывался у нее,
в ее имении около Антиб. Так вот, когда она узнала, что маршал Ней каз-
нен, она заплясала от радости.
- Да что вы! - вырвалось у потрясенного Жюльена.
- Таков дух приверженности к своей партии, - возразил Альтамира. -
Никаких подлинных страстей в девятнадцатом веке нет. Потому-то так и
скучают во Франции. Совершают ужаснейшие жестокости, и при этом без вся-
кой жестокости.
- Тем хуже! - сказал Жюльен-Уж если совершать преступления, то надо
их совершать с радостью: а без этого что в них хорошего; если их хоть
чем-нибудь можно оправдать, так только этим.
Мадемуазель де Ла-Моль, совершенно забыв о том, подобает ли это ее
достоинству, протиснулась вперед и стала почти между Жюльеном и Альтами-
рой. Ее брат, которого она держала под руку, привыкнув повиноваться ей,
смотрел куда-то в сторону и, дабы соблюсти приличия, делал вид, что их
задержала толпа.
- Вы правы, - сказал Альтамира. - Все делается без всякого удо-
вольствия, и никто не вспоминает ни о чем, даже о преступлениях. Вот
здесь, на этом балу, я могу показать вам уж наверно человек десять, ко-
торые на том свете будут осуждены на муки вечные, как убийцы. Они об
этом забыли, и свет тоже забыл [26].
Многие из них готовы проливать слезы, если их собачка сломает себе
лапу. На кладбище Пер-Лашез, когда их могилу, как вы прелестно выражае-
тесь в Париже, засыпают цветами, нам говорят, что в их груди соединились
все доблести благородных рыцарей, и рассказывают о великих деяниях их
предков, живших при Генрихе IV. Но если, невзирая на усердные старания
князя Арачели, меня все-таки не повесят и если я когда-нибудь получу
возможность распоряжаться своим состоянием в Париже, я приглашу вас поо-
бедать в обществе восьми или десяти убийц, людей весьма почтенных и не
знающих никаких угрызений совести.
Вы да я - только мы двое и будем не запятнаны кровью на этом обеде,
и, однако же, меня будут презирать и чуть ли не ненавидеть как лютого
изверга, кровожадного якобинца, а вас будут презирать как простолюдина,
втершегося в порядочное общество.
- Совершенно верно! - сказала м-ль де Ла-Моль.
|
|