Матильда не упустила ни одного слова из этого разговора. Вся скука ее
исчезла.
   - Не такие уж подлецы, - возразил граф Альтамира. - Я заговорил о се-
бе, просто чтобы дать вам наглядное представление. Посмотрите  на  князя
Арачели, он каждые пять минут поглядывает на свой орден  Золотого  Руна.
Он в себя не может прийти от радости, видя у себя на груди эту безделуш-
ку. Этот жалкий субъект просто какой-то анахронизм. Лет сто  тому  назад
орден Золотого Руна представлял собой высочайшую почесть, но  ему  в  то
время не позволили бы о нем и мечтать. А сегодня, здесь, среди всех этих
знатных особ, надо быть Арачели, чтобы так им восхищаться.  Он  способен
целый город перевешать ради этого ордена.
   - Не такой ли ценой он и добыл его? - с горечью спросил Жюльен.
   - Да нет, не совсем так, - холодно  отвечал  Альтамира.  -  Ну  может
быть, он приказал у себя на родине бросить в реку  десятка  три  богатых
помещиков, слывших либералами.
   - Вот изверг! - снова воскликнул Жюльен.
   Мадемуазель де Ла-Моль, склонив голову и слушая с величайшим  интере-
сом, стояла так близко от него, что ее чудные волосы  чуть  не  касались
его плеча.
   - Вы еще очень молоды! - отвечал Альтамира. - Я говорил  вам,  что  у
меня в Провансе есть замужняя сестра. Она и сейчас недурна  собой:  доб-
рая, милая, прекрасная мать семейства, преданная своему долгу,  набожная
и совсем не ханжа.
   "К чему это он клонит? - подумала м-ль де ЛаМоль.
   - Она живет счастливо, - продолжал граф Альтамира, - и  жила  так  же
недурно и в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Я тогда скрывался у  нее,
в ее имении около Антиб. Так вот, когда она узнала, что маршал Ней  каз-
нен, она заплясала от радости.
   - Да что вы! - вырвалось у потрясенного Жюльена.
   - Таков дух приверженности к своей партии, -  возразил  Альтамира.  -
Никаких подлинных страстей в девятнадцатом веке  нет.  Потому-то  так  и
скучают во Франции. Совершают ужаснейшие жестокости, и при этом без вся-
кой жестокости.
   - Тем хуже! - сказал Жюльен-Уж если совершать преступления,  то  надо
их совершать с радостью: а без этого что в них хорошего;  если  их  хоть
чем-нибудь можно оправдать, так только этим.
   Мадемуазель де Ла-Моль, совершенно забыв о том, подобает  ли  это  ее
достоинству, протиснулась вперед и стала почти между Жюльеном и Альтами-
рой. Ее брат, которого она держала под руку, привыкнув повиноваться  ей,
смотрел куда-то в сторону и, дабы соблюсти приличия, делал вид,  что  их
задержала толпа.
   - Вы правы, - сказал Альтамира.  -  Все  делается  без  всякого  удо-
вольствия, и никто не вспоминает ни о чем,  даже  о  преступлениях.  Вот
здесь, на этом балу, я могу показать вам уж наверно человек десять,  ко-
торые на том свете будут осуждены на муки вечные,  как  убийцы.  Они  об
этом забыли, и свет тоже забыл [26].
   Многие из них готовы проливать слезы, если их  собачка  сломает  себе
лапу. На кладбище Пер-Лашез, когда их могилу, как вы прелестно  выражае-
тесь в Париже, засыпают цветами, нам говорят, что в их груди соединились
все доблести благородных рыцарей, и рассказывают о  великих  деяниях  их
предков, живших при Генрихе IV. Но если, невзирая на  усердные  старания
князя Арачели, меня все-таки не повесят и  если  я  когда-нибудь  получу
возможность распоряжаться своим состоянием в Париже, я приглашу вас поо-
бедать в обществе восьми или десяти убийц, людей весьма почтенных  и  не
знающих никаких угрызений совести.
   Вы да я - только мы двое и будем не запятнаны кровью на  этом  обеде,
и, однако же, меня будут презирать и чуть ли не  ненавидеть  как  лютого
изверга, кровожадного якобинца, а вас будут презирать как  простолюдина,
втершегося в порядочное общество.
   - Совершенно верно! - сказала м-ль де Ла-Моль.