|
"Чтобы я мог разобраться здесь, - говорил себе Жюльен, - надо мне бу-
дет записывать имена людей, которые бывают в этом доме, и в двух словах
отмечать характер каждого".
В первую очередь он записал пятерых или шестерых друзей дома, которые
полагали, что маркиз из прихоти покровительствует ему, и на всякий слу-
чай ухаживали за ним. Это были люди неимущие, малозначительные, держав-
шиеся более или менее подобострастно; однако, к чести людей этой породы,
встречающихся в наши дни в аристократических салонах, они были не со
всеми одинаково подобострастны. Так, многие из них готовы были терпеть
любое обращение маркиза, но из-за какогонибудь резкого слова г-жи де
Ла-Моль поднимали бунт.
Хозяева дома по природе своей были слишком горды и пресыщены, слишком
привыкли они, развлечения ради, унижать людей, поэтому им не приходилось
рассчитывать на истинных друзей. Впрочем, если не считать дождливых дней
и редких минут, когда их одолевала жесточайшая скука, они проявляли по
отношению к своим гостям отменную вежливость.
Если бы эти пятеро или шестеро угодников, относившихся к Жюльену с
отеческим дружелюбием, покинули особняк де Ла-Моля, г-жа маркиза была бы
обречена на долгие часы одиночества; а в глазах женщин такого ранга оди-
ночество - вещь ужасная: это знак немилости.
Маркиз был безупречен по отношению к своей жене: он заботился о том,
чтобы салон ее достойным образом блистал, однако не пэрами, ибо он пола-
гал, что эти новые его коллеги недостаточно знатны, чтобы бывать у него
запросто, по-дружески, и недостаточно забавны, чтобы терпеть их здесь на
положении низших.
Впрочем, во все эти тайны Жюльену удалось проникнуть значительно
позднее. Высшая политика, которая в буржуазных домах служит обычной те-
мой разговора, в домах людей того круга, к которому принадлежал маркиз,
обсуждается только в минуты бедствий.
Потребность развлекаться и в наш скучающий век настолько непреодоли-
ма, что даже в дни званых обедов, едва только маркиз покидал гостиную,
все моментально разбегались. В разговорах не допускалось только никаких
шуточек над господом богом, над духовенством, над людьми с положением,
над артистами, которым покровительствует двор, - словом, над чем-либо
таким, что считалось раз навсегда установленным; не допускалось никаких
лестных отзывов о Беранже, об оппозиционных газетах, о Вольтере, о Рус-
со, ни о чем бы то ни было, что хоть чуть-чуть отдает свободомыслием,
самое же главное - никоим образом не, допускалось говорить о политике;
обо всем остальном можно было разговаривать совершенно свободно.
Преступить эту салонную хартию не давали права ни стотысячный доход,
ни синяя лента. Малейшая живая мысль казалась грубостью. Невзирая на хо-
роший тон, на отменную вежливость, на желание быть приятным, на всех ли-
цах явно была написана скука. Молодые люди, являвшиеся с обязательными
визитами, опасаясь говорить о чем-нибудь, что могло бы дать повод запо-
дозрить у них какие-то мысли или обнаружить знакомство с каким-либо зап-
рещенным сочинением, умолкали, обронив несколько изящных фраз о Россини
да о том, какая сегодня погода.
Жюльен имел не один случай отметить, что разговор обычно поддерживал-
ся двумя виконтами и пятью баронами, с которыми г-н де Ла-Моль дружил в
эмиграции. Эти господа располагали рентой от шести до восьми тысяч лив-
ров, четверо из них выписывали "Котидьен", а трое - "Газет де Франс".
Один из них всегда имел про запас какой-нибудь свежий дворцовый анекдот,
изобиловавший словечком "восхитительно". Жюльен подметил, что у этого
господина было пять орденов, а у остальных - примерно по три.
Но зато в передней торчали десять ливрейных лакеев и весь вечер через
каждые четверть часа подавали чай или мороженое, а к полуночи бывал ма-
ленький ужин с шампанским.
Это было причиной того, что Жюльен иной раз засиживался до конца; а в
общем, он никак не мог взять в толк, как это можно серьезно слушать раз-
говоры, которые велись в этой великолепной раззолоченной гостиной. Он
|
|