"Чтобы я мог разобраться здесь, - говорил себе Жюльен, - надо мне бу-
дет записывать имена людей, которые бывают в этом доме, и в двух  словах
отмечать характер каждого".
   В первую очередь он записал пятерых или шестерых друзей дома, которые
полагали, что маркиз из прихоти покровительствует ему, и на всякий  слу-
чай ухаживали за ним. Это были люди неимущие, малозначительные,  держав-
шиеся более или менее подобострастно; однако, к чести людей этой породы,
встречающихся в наши дни в аристократических салонах,  они  были  не  со
всеми одинаково подобострастны. Так, многие из них готовы  были  терпеть
любое обращение маркиза, но из-за какогонибудь  резкого  слова  г-жи  де
Ла-Моль поднимали бунт.
   Хозяева дома по природе своей были слишком горды и пресыщены, слишком
привыкли они, развлечения ради, унижать людей, поэтому им не приходилось
рассчитывать на истинных друзей. Впрочем, если не считать дождливых дней
и редких минут, когда их одолевала жесточайшая скука, они  проявляли  по
отношению к своим гостям отменную вежливость.
   Если бы эти пятеро или шестеро угодников, относившихся  к  Жюльену  с
отеческим дружелюбием, покинули особняк де Ла-Моля, г-жа маркиза была бы
обречена на долгие часы одиночества; а в глазах женщин такого ранга оди-
ночество - вещь ужасная: это знак немилости.
   Маркиз был безупречен по отношению к своей жене: он заботился о  том,
чтобы салон ее достойным образом блистал, однако не пэрами, ибо он пола-
гал, что эти новые его коллеги недостаточно знатны, чтобы бывать у  него
запросто, по-дружески, и недостаточно забавны, чтобы терпеть их здесь на
положении низших.
   Впрочем, во все эти  тайны  Жюльену  удалось  проникнуть  значительно
позднее. Высшая политика, которая в буржуазных домах служит обычной  те-
мой разговора, в домах людей того круга, к которому принадлежал  маркиз,
обсуждается только в минуты бедствий.
   Потребность развлекаться и в наш скучающий век настолько  непреодоли-
ма, что даже в дни званых обедов, едва только маркиз  покидал  гостиную,
все моментально разбегались. В разговорах не допускалось только  никаких
шуточек над господом богом, над духовенством, над людьми  с  положением,
над артистами, которым покровительствует двор, -  словом,  над  чем-либо
таким, что считалось раз навсегда установленным; не допускалось  никаких
лестных отзывов о Беранже, об оппозиционных газетах, о Вольтере, о  Рус-
со, ни о чем бы то ни было, что хоть  чуть-чуть  отдает  свободомыслием,
самое же главное - никоим образом не, допускалось говорить  о  политике;
обо всем остальном можно было разговаривать совершенно свободно.
   Преступить эту салонную хартию не давали права ни стотысячный  доход,
ни синяя лента. Малейшая живая мысль казалась грубостью. Невзирая на хо-
роший тон, на отменную вежливость, на желание быть приятным, на всех ли-
цах явно была написана скука. Молодые люди, являвшиеся  с  обязательными
визитами, опасаясь говорить о чем-нибудь, что могло бы дать повод  запо-
дозрить у них какие-то мысли или обнаружить знакомство с каким-либо зап-
рещенным сочинением, умолкали, обронив несколько изящных фраз о  Россини
да о том, какая сегодня погода.
   Жюльен имел не один случай отметить, что разговор обычно поддерживал-
ся двумя виконтами и пятью баронами, с которыми г-н де Ла-Моль дружил  в
эмиграции. Эти господа располагали рентой от шести до восьми тысяч  лив-
ров, четверо из них выписывали "Котидьен", а трое -  "Газет  де  Франс".
Один из них всегда имел про запас какой-нибудь свежий дворцовый анекдот,
изобиловавший словечком "восхитительно". Жюльен подметил,  что  у  этого
господина было пять орденов, а у остальных - примерно по три.
   Но зато в передней торчали десять ливрейных лакеев и весь вечер через
каждые четверть часа подавали чай или мороженое, а к полуночи бывал  ма-
ленький ужин с шампанским.
   Это было причиной того, что Жюльен иной раз засиживался до конца; а в
общем, он никак не мог взять в толк, как это можно серьезно слушать раз-
говоры, которые велись в этой великолепной  раззолоченной  гостиной.  Он