|
Гораций.
- Вы, сударь, верно, почтовых дожидаетесь на Париж? - сказал ему хо-
зяин гостиницы, куда он зашел перекусить.
- Сегодня не удастся, - поеду завтра, я не тороплюсь, - отвечал ему
Жюльен.
Он старался придать себе как нельзя более равнодушный вид; как раз в
эту минуту подкатила почтовая карета. В ней оказалось два свободных мес-
та.
- Как! Да это ты, дружище Фалькоз! - воскликнул путешественник, ехав-
ший из Женевы, другому, который входил в карету вслед за Жюльеном.
- А я думал, ты устроился где-то под Лионом, - сказал Фалькоз, - в
какой-нибудь пленительной долине на берегах Роны.
- Устроился! Бегу оттуда.
- Да что ты! Ты, Сен-Жиро, и бежишь? С этаким пресвятым видом и ты
умудрился попасть в преступники! - сказал Фалькоз, рассмеявшись.
- Да, оно, пожалуй, было бы и лучше, клянусь честью. Я бегу от этой
чудовищной жизни, которую ведут в провинции. Я, ты знаешь, люблю лесов
зеленую прохладу и сельскую тишину. Сколько раз ты упрекал меня за этот
романтизм. Никогда в жизни я не хотел слушать эту проклятую политику, а
она-то меня оттуда и выгнала.
- А к какой же ты партии принадлежишь?
- Да ни к какой решительно, - это меня и погубило. Вот тебе вся моя
политика: я люблю музыку, живопись. Хорошая книга для меня - целое собы-
тие. Скоро мне стукнет сорок четыре года. Сколько мне осталось жить?
Пятнадцать, двадцать - ну, тридцать лет, самое большее. Так вот! Я ду-
маю, лет через тридцать министры сделаются немного половчее, но уж, ко-
нечно, это будут такие же отменно честные люди, как и сейчас. История
Англии показывает мне, все равно как зеркало, все наше будущее. Всегда
найдется какой-нибудь король, которому захочется расширить свои прерога-
тивы, всегда мечты о депутатском кресле, слава и сотни тысяч франков,
которые загребал Мирабо, будут мешать спать провинциальным богачам, и
это у них называется - быть либералом и любить народ. Жажда попасть в
пэры или в камер-юнкеры вечно будет подстегивать ультрароялистов. Всякий
будет стремиться стать у руля на государственном корабле, ибо за это не-
дурно платят. И неужели там так-таки никогда и не найдется скромного ма-
ленького местечка для обыкновенного путешественника?
- Да в чем дело-то? Выкладывай, что с тобой случилось? Должно быть,
что-нибудь очень занятное, принимая во внимание твой невозмутимый харак-
тер: уж не последние ли выборы выгнали тебя из провинции?
- Мои несчастья начались много раньше. Четыре года тому назад, когда
мне было сорок, у меня было пятьсот тысяч франков, а нынче мне на четыре
года больше, денег у меня, похоже, тысяч на пятьдесят франков поубавит-
ся, и теряю я их на продаже моего замка Монфлери на Роне... Чудесное
место...
В Париже мне осточертела эта постоянная комедия, которую нас застав-
ляет ломать так называемая цивилизация девятнадцатого века. Я жаждал
благодушия и простоты И вот я покупаю себе именьице в горах, над Роной.
Красота неописуемая, лучше на всем свете не сыщешь.
Приходский священник и мелкопоместные дворянчики, мои соседи, ухажи-
вают за мной целых полгода, я их кормлю обедами, говорю: "Я уехал из Па-
рижа, чтобы больше за всю жизнь мою не слышать ни одного слова о полити-
ке. Как видите, я даже ни на одну газету не подписался. И чем меньше мне
почтальон писем носит, тем мне приятнее".
Но у приходского священника, оказывается, свои виды: вскорости меня
начинают неотступно осаждать тысячами всяких бесцеремонных требований и
придирок. Я собирался уделять в пользу бедняков две-три сотни франков в
год. Нет! У меня требуют их на какие-то богоспасаемые общества - святого
Иосифа, святой Девы и так далее. Я отказываюсь - на меня начинают сы-
паться всяческие поношения. А я, дурак, огорчаюсь. Я уж больше не могу
|
|