Гораций.
 
   - Вы, сударь, верно, почтовых дожидаетесь на Париж? - сказал ему  хо-
зяин гостиницы, куда он зашел перекусить.
   - Сегодня не удастся, - поеду завтра, я не тороплюсь, -  отвечал  ему
Жюльен.
   Он старался придать себе как нельзя более равнодушный вид; как раз  в
эту минуту подкатила почтовая карета. В ней оказалось два свободных мес-
та.
   - Как! Да это ты, дружище Фалькоз! - воскликнул путешественник, ехав-
ший из Женевы, другому, который входил в карету вслед за Жюльеном.
   - А я думал, ты устроился где-то под Лионом, - сказал  Фалькоз,  -  в
какой-нибудь пленительной долине на берегах Роны.
   - Устроился! Бегу оттуда.
   - Да что ты! Ты, Сен-Жиро, и бежишь? С этаким пресвятым  видом  и  ты
умудрился попасть в преступники! - сказал Фалькоз, рассмеявшись.
   - Да, оно, пожалуй, было бы и лучше, клянусь честью. Я бегу  от  этой
чудовищной жизни, которую ведут в провинции. Я, ты знаешь,  люблю  лесов
зеленую прохладу и сельскую тишину. Сколько раз ты упрекал меня за  этот
романтизм. Никогда в жизни я не хотел слушать эту проклятую политику,  а
она-то меня оттуда и выгнала.
   - А к какой же ты партии принадлежишь?
   - Да ни к какой решительно, - это меня и погубило. Вот тебе  вся  моя
политика: я люблю музыку, живопись. Хорошая книга для меня - целое собы-
тие. Скоро мне стукнет сорок четыре года.  Сколько  мне  осталось  жить?
Пятнадцать, двадцать - ну, тридцать лет, самое большее. Так вот!  Я  ду-
маю, лет через тридцать министры сделаются немного половчее, но уж,  ко-
нечно, это будут такие же отменно честные люди, как  и  сейчас.  История
Англии показывает мне, все равно как зеркало, все наше  будущее.  Всегда
найдется какой-нибудь король, которому захочется расширить свои прерога-
тивы, всегда мечты о депутатском кресле, слава и  сотни  тысяч  франков,
которые загребал Мирабо, будут мешать спать  провинциальным  богачам,  и
это у них называется - быть либералом и любить народ.  Жажда  попасть  в
пэры или в камер-юнкеры вечно будет подстегивать ультрароялистов. Всякий
будет стремиться стать у руля на государственном корабле, ибо за это не-
дурно платят. И неужели там так-таки никогда и не найдется скромного ма-
ленького местечка для обыкновенного путешественника?
   - Да в чем дело-то? Выкладывай, что с тобой случилось?  Должно  быть,
что-нибудь очень занятное, принимая во внимание твой невозмутимый харак-
тер: уж не последние ли выборы выгнали тебя из провинции?
   - Мои несчастья начались много раньше. Четыре года тому назад,  когда
мне было сорок, у меня было пятьсот тысяч франков, а нынче мне на четыре
года больше, денег у меня, похоже, тысяч на пятьдесят франков  поубавит-
ся, и теряю я их на продаже моего замка  Монфлери  на  Роне...  Чудесное
место...
   В Париже мне осточертела эта постоянная комедия, которую нас  застав-
ляет ломать так называемая цивилизация  девятнадцатого  века.  Я  жаждал
благодушия и простоты И вот я покупаю себе именьице в горах, над  Роной.
Красота неописуемая, лучше на всем свете не сыщешь.
   Приходский священник и мелкопоместные дворянчики, мои соседи,  ухажи-
вают за мной целых полгода, я их кормлю обедами, говорю: "Я уехал из Па-
рижа, чтобы больше за всю жизнь мою не слышать ни одного слова о полити-
ке. Как видите, я даже ни на одну газету не подписался. И чем меньше мне
почтальон писем носит, тем мне приятнее".
   Но у приходского священника, оказывается, свои виды:  вскорости  меня
начинают неотступно осаждать тысячами всяких бесцеремонных требований  и
придирок. Я собирался уделять в пользу бедняков две-три сотни франков  в
год. Нет! У меня требуют их на какие-то богоспасаемые общества - святого
Иосифа, святой Девы и так далее. Я отказываюсь - на  меня  начинают  сы-
паться всяческие поношения. А я, дурак, огорчаюсь. Я уж больше  не  могу