|
не видал свою церковь такой нарядной.
- Дорогой сын мой, - говорил он Жюльену, - моя матушка сдавала напро-
кат стулья в этой почтенной базилике, так что я в некотором роде вскорм-
лен этим прекрасным зданием. Террор Робеспьера разорил нас, но я - мне
было тогда восемь лет - уже прислуживал на молебствиях и мессах, которые
заказывали на дому, и в эти дни меня кормили. Никто не мог свернуть ризу
ловчее меня; бывало, у меня никогда ни одна золотая кисть не сомнется. А
с тех пор как Наполеон восстановил богослужение, мне посчастливилось
стать надзирателем в этом почтенном храме. Пять раз в году он предстоит
перед моим взором в этом пышном убранстве. Но никогда еще он не был так
великолепен, как сегодня, ни разу еще эти алые дамасские ткани не спада-
ли такими пышными складками, не облегали так красиво колонны.
"Ну, вот сейчас он, наконец, выложит мне свою тайну, - подумал
Жюльен. - Раз уж он начал говорить о себе, сейчас пойдут излияния!" Но,
несмотря на свое явно возбужденное состояние, аббат не обронил ни одного
неосторожного слова. "А ведь он потрудился немало. И как радуется! - по-
думал Жюльен. - И винца изрядно хлебнул. Вот это человек! Какой пример
для меня! К отличию его!" (Это выражение Жюльен перенял у старика-лека-
ря.)
Когда колокола зазвонили Sanctus, Жюльен хотел было надеть стихарь,
чтобы принять участие в торжественной процессии, возглавляемой еписко-
пом.
- А жулики, дорогой мой, а жулики! - вскричал аббат Шас. - Вы о них
не подумали! Все пойдут крестным ходом, церковь останется пустая. Нам с
вами придется вот как сторожить! Еще хорошо будет, если мы недосчитаемся
потом только одного-двух кусков этой великолепной золотой парчи, которой
обвит низ пилонов. А ведь это дар госпожи де Рюбампре. Эта парча доста-
лась ей от ее знаменитого предка королевской крови, чистейшее золото,
дорогой мой! - восхищенным шепотом добавил аббат, наклонившись к самому
его уху. - Никакой примеси! Я поручаю вам наблюдать за северным крылом,
и вы оттуда - ни шагу. А я буду смотреть за южным крылом и главным не-
фом. Да присматривайте хорошенько за исповедальнями, как раз там-то эти
наводчицы, сподручные воров, и прячутся и только того и ждут, чтобы к
ним спиной повернулись.
Едва он успел договорить, как пробило три четверти двенадцатого. И в
ту же минуту ударил большой колокол. Он гудел во всю силу, и ему вторили
другие колокола. Эти полные, торжественные звуки захватили Жюльена Вооб-
ражение его словно вырвалось на волю и унеслось далеко от земли.
Благоухание ладана и розовых лепестков, которые разбрасывали перед
святыми дарами маленькие дети, одетые под Иоанна Крестителя, усиливало
это восторженное чувство.
Величественные звуки колокола не должны были бы внушать Жюльену ниче-
го, кроме мысли о том, что это результат работы двадцати человек, кото-
рым платят по пятьдесят сантимов, а им помогают, быть может, пятнадцать
или двадцать человек из прихожан. Ему следовало бы подумать о том, что
веревки изношены и леса также, что и колокол сам по себе представляет
опасность: он падает через каждые два столетия; не мешало бы ему рассу-
дить и о том, нельзя ли как-нибудь урезать вознаграждение звонарям или
уплачивать им за труд индульгенциями либо какой-нибудь иной милостью от
щедрот церкви, дабы не истощать ее казны.
Но вместо того чтобы предаваться столь мудрым размышлениям, душа
Жюльена, подхваченная этими полными и мужественными звуками, носилась в
заоблачных просторах воображения. Никогда не получится из него ни хоро-
шего священника, ни дельного начальника! Что может выйти путного из душ,
способных так восторгаться? Разве что какой-нибудь художник! И вот
тут-то самонадеянность Жюльена и обнаруживается во всей своей наготе.
Наверно, уж не менее полсотни из его семинарских товарищей, напуганных
народной ненавистью и якобинством, которым их вечно пугают, внушая им,
что оно гнездится чуть ли не за каждым плетнем, научились как следует
разбираться в действительности и, услышав большой соборный колокол, не
|
|