улыбался, и был готов ко всему.
- Мы рады видеть вас у нашего великого костра прекрасным летним вечером в
Кюсюре, что расположен в тундре у края земли, - одновременно сказали Саргылана и
Елена.
- Существо подходит к осознанию тайн, и больше не нуждается в задаче и цели, -
проговорил Хек, бросая темную палку в костер. - Его дух есть его душа, и его
тело есть его смысл. Он становится выше себя, и он зовет все высшее, что есть.
Бог может предстать. Когда вы видите белую стену, вы смотрите в ее центр, и тени
постепенно пропадают и разбегаются по несуществующим краям; и тогда величие
может начаться, и все может произойти, и понимание вас настигнет, словно стрела,
сеть, или мудрость.
- Это и есть ваш <Кэ>? - спросил Головко.
- Садитесь на матрас и думайте, что хотите, - сказал человек в желтой одежде.
Головко медленно подошел к Хеку, который сидел на красном матрасе и смотрел в
костер. Головко сел рядом и щелкнул пальцами, улыбнувшись. Тут же Хек резко
повернулся к нему; у него в руках была большая потухшая щепка какого-то пахучего
дерева, и она сильно дымила. Хек дунул на дым, усмехнувшись, и дым тут же ожег
лицо Головко, заполнив его глаза, ноздри и рот;
Головко начал кашлять, протирать глаза и отворачиваться от костра, и через
какое-то время он пришел в себя, и открыл глаза, но Иван Хек был уже по другую
сторону костра.
- Это что?! - крикнул Головко прямо в пламя.
- Мой свет, - громко сказал Хек и повернулся спиной. Головко захотел встать и
начал вытягиваться в длину, словно лента, или какое-то аморфное существо,
обладающее возможностями быть одним и стать другим. Он вдруг явственно ощутил
присутствие всех своих пальцев на руках и увидел огненный свет разных цветов,
сверкающий между ними. Он достиг неба своей головой и почувствовал, что ее
осенило нечто великое и сияющее; и небо стало голубым, бездонным и ласковым, и
он занял в нем свое единственное место, и его спина была пряма, как высший путь
познания, и его ноги покоились на почве, рождающей миры, идеи и любовь. Головко
преобразился. Словно что-то святое родилось в нем, а может быть, это он стал
святым, так как все тайны и высшие свойства мира стали ему ясны и видны
настолько, что не было нужды в их понимании, или осознании, достаточно было
просто быть во всем и быть всем; или, точнее, быть собой - Головко - и
находиться в центре божественных проявлений и повсюду. Смех счастья пронзил
Абрама Головко, как сверкающая шпага, дающая освобождение от страданий
тяжелораненному пленнику. Головко щелкнул пальцами, и огненные искры посыпались
в разные стороны; Головко поднял ладонь высоко над головой и увидел, что она
сияет радужным излучением и испускает добро, тепло и какую-то невероятною
веселую энергию. Головко был уверен, что его глаза светятся, и его лоб тоже
горит разноцветным огнем, и ему захотелось не быть ничем и только сидеть здесь и
везде, и только смотреть туда и никуда, и только думать и не думать, и только
видеть эти волны божественности вокруг.
- Шика-сыка, - сказал он чуть слышно. Это были чудесные звуки, и они
произносились и присутствовали в воздухе, как сияющие синие лучи. Головко
протянул вперед свою пульсирующую светом руку, напоминающую какого-нибудь
магического светлячка в ночи, и взял веточку, лежавшую на земле, она была
коричневой и неровной. Головко поднес ее к своим глазам, находящимся в небе, он
посмотрел на нее вневременным взором, зная, что может испепелить ее, - и веточка
не изменилась ничуть, только ее края еще больше очертились, и ее древесина под
корой стала еще более красивой, и в ней стало еще больше смысла, чем вообще было
в ней, и она стала еще более разноцветной. И сейчас мир был в веточке, и веточка
была каким-то великим вселенским цветком.
- Я отдал за тебя все, чего у меня не было, - сказал Головко. - Я любил Бога,
потому что любил Тебя. Он замолчал, и прошла вечность.
- Бог, - сказал Головко.
Веточка цвела перед его лицом, которое было прекрасно, как вход в рай, и ее
совершенство заключало в себе ее причину, се неизбежность и ее гибель. И
воскресение было неизбежно, потому что Бог был. Одним движением можно было
разрушить мир, и десятью движениями можно было создать десять миров. Головко