кровавые провалы бывших пухлых сосков.
- Ух!
- Ооооооооо!!! - возопил Головко и потерял сознание.
- Смотри, какой молодец! - с гордостью произнес Часатца. - Не раскололся. А ты, говнюк, тоже такой?
Он подошел к Софрону, который пришел в себя после избиения, и теперь с ужасом наблюдал пытки его
стойкого напарника.
- Я скажу... Я скажу... Только не надо, умоляю... Не надо меня присыпать... Мы - агенты ЛДРПЯ... Это -
партия Якутии... Мы за Якутию... Надо отделиться от Советской Депии... Наладить контакт с Америкой...
Или с Канадой... Туннель под океаном и ананасы... Пляжи и бикини... За алмазы нам сделают все... Мы не
хотим мерзлоту, мы хотим киви... Но наш агент потерялся... У нас цепочка... Мы должны его найти... Мы
были уже у двух - в Мирном и в Кюсюре... Теперь нам надо в Алдан... Там агент Ефим Ылдя... Нас
захватили эвенки, теперь вы... Мы против эвенков, но мы за эвенов... И пусть будет Якутия...
- Ах вот как! - сказал Часатца. - А как же Эвения? Нет такой страны <Якутия>, есть страна <Эвения>,
понятно?! Мне стало все ясненько, сейчас мы их отвезем к нам, там покажем своему царю, он решит, как их
казнить. А может быть, их вообще отпустят в великую тайгу грызть какой-нибудь корень. Мы вас посадим
на две лошади и привяжем. Все будет именно так! Ля-ля-ля?!
- Эвения! - хором рявкнули люди в оранжевом. Через какое-то время связанных Жукаускаса, Ырыа и
Идама привели в разгромленный лагерь эвенков, теперь кишаший их трупами. Головко волокли по земле,
обвязав его мощный торс. Разноцветные чумы были повалены, белый чум забрызган кровью, а розовый чум
стоял как ни в чем ни бывало. Слышалось ржание; это были кони эвенов.
- Это же якутские лошади с огромной гривой! - радостно воскликнул Жукаускас и тут же получил палкой
по лбу.
- Не якутские, а эвенские, мразь! - злобно сказал ему Часатца.
- Да, конечно... - быстро согласился Жукаускас.
- То-то же. Жергаули! Сажайте их вон на тех коней и привязывайте. А этого уложите поперек.
Лагерь пах кровью, потом и гарью. Травы и пальмы были обожжены боем, словно сердца, опаленные
военным горем. Искореженные тела беспорядочно валялись в шкурах бывшего уюта, и их кровь стекала в
очаги, туша огни жизни. Враги, будто наглые пришельцы, топтали разрушенный порядок и даже не думали
о новом воцарении хаоса и запустения в этом месте мира. Распад был еще сочен, горяч, яростен. Холод
ужаса еще только начинал касаться своим ледяным бездушием этой проигранной вотчины мужества и
неистовства. Лунный блеск будущего безлюдья и сгнивания до абсолютной сухости и ломкости мягкой и
почти теплой материи еще не сковал своим умопомешательным ничтожеством начинающую цепенеть и
коченеть бывшую буйную реальность. Лагерь еще был лагерем, хотя и разрушенным лагерем. Другие лагеря
находились в иных краях, там существовали какие-то еще имена, цари и приключения. Здесь все кончалось;
лошади вяло смотроли на трупы, какие-то женщины прятались за таежным баобабом, неслышно плача,
некоторые эвены разбирали оружие врага и занимались мародерством. Дух обычности и предельности царил
над этой действительностью; и если можно было здесь остаться навсегда и извлечь чудо и любовь, то это в
самом деле было бы подлинно великой задачей и развлечением.
Они сидели, привязанные к лошадям, и перед Жукаускасом лежал наподобие свернутого ковра Головко, не
приходящий в себя, а Ырыа, гордо восседающий на крупе другой лошади, выглядел словно лучший жокей
Вселенной, победивший умелого блюдцеобразного инопланетянина, или всадник, собирающийся завоевать
новую великую страну.
Смешной жестокий царственный лагерь эвенкийского волшебства и надежды прекращал свое движение в
ночи убийственно реального ослепительного бытия. Он замыкал собою себя, рождающегося из потенции
народа быть одним из великих чудес божественности, проявляемой в каждом и понимаемой так или так.
Некоторые фрукты падали с деревьев, похожие на грезы о мечте пить нечто наисладчайшее, и черты лагеря
теряли очертания, становясь прозрачными, незаметными, невесомыми, словно призрачные цепи,
растворяемые страшным заклинанием, как крепкой кислотой. Тлен и мрак ждали бывшую солнечную
воинственность и радостный азарт возможных побед; и восторженность имен одной нации сменились
восторженностью имен другой нации. Будто две песчинки встретились на дне лужи, колеблемые волной от
чьей-то ноги, и одна оказалась сильной, и другая оказалась могущественной, и сила была сокрушена,
раздавлена и уничтожена славой, абсолютностью и величием. Теперь здесь был развал, темь, предчувствие
серых вечеров. Если и стоило присутствовать здесь, то только ради самого главного и единственного, и
тогда это становилось истинной целью и восхищением, и смысл существовал, словно Бог.
Лошади стояли, готовые ринуться в путь; Жукаускас, Ырыа и Идам были на них, изможденные и ждущие
всего. Жукаускас как будто бы уже умер и пусто смотрел в темнеющую тайгу, Головко свешивался с двух
концов лошади, как коромысло, Ырыа же возвышался над своим конем, будто рыцарь, устремленный в
Святую Землю и видящий в своих великолепных снах чашу и любовь.
- Мы и мы поедем и поедем по тайге и тайге, чтобы достичь и достичь других и других событий и событий
и народов и народов. Это и это говорю и говорю я и я - Ырыа и Ырыа!!