Пальмиру. А если всякая чучуна, всякая мордва, разная там хохлота, беларусня
будет права качать, то что же будет-то?! Вот в Америке захотели краснорожие
потребовать себе землицы, им сразу - хрясь! И никаких томагавков, никаких бесед.
А у нас, значит, надо любую ненчуру уважать? Никогда; я верю, что Россия
возродится! Надо их просто по шее, по морде, по почкам, по дыхалке - и все.
Ничего; появится еще внушительная русская палица, которая разгромит ихнее у-шу.
Воскреснет Иван и покажет свою мотню. Мы еще уничтожим это кощеево племя,
разотрем ноженькой эту погань. Мы уже их выгнали из Чульма-на, из Нерюнгри. Я
сам чульманец, в Нерюнгри все свихнулись немного на этой - хе-хе - русской идее,
но я за Россию готов яйца отдать! Чульман переименуем в Ивановск, А Нерюнгри - в
Андреевск. И все это будет Владитунгусская губерния. Или Нижневладитунгусская
губерния. Но это еще обсудим, я-то считаю, что Чульман должен стать
Николаевском, а есть мнение, что - Андреевском. Но это все неважно, главное их
размочить, а они сильны, гниды. Алдан-то не отдают. Так, что, если у вас есть
идея захватить Алдан, я с вами. Чтоб везде Русь была! Потому что мир - это Русь,
и любовь - это Русь, и хлеб - это Русь, и песня - это Русь, и Бог - это Русь, и
я - Русь. И без меня Русь не наполнена, не целиком, не вся. Я - часть, я - даль,
я слаб, я смог! Во мне Русью пахнет, в конце концов! Потому что все это -
правда, и все это - истина, наше дело - самое наиправейшее, и кривду мы
захуячим. С тех пор как Владимирское солнышко встало над большим небом, с тех
пор как течет Волга и плещется Селигер, с тех пор как рыщет медведь и работает
радио, и до последней битвы с мировой Чучмечью мы будем сражаться за каждую
букву твою, о, Русь, доченька моя, цуценька, ладушки. И кто не с нами, тот
дурак, а кто дурак, тот козел, а кто козел, тот осел. Понятны вам речи мои, или
плохо доходит?!
- Нормально, - надменно сказал Головко.
- Вот и матрешка! - обрадованно воскликнул шофер и снизил скорость.
Абрам Головко подмигнул Софрону Жукаускасу и шепнул:
- А ну-ка дай-ка мне бутылочку, я тоже хочу выпить. Софрон обиженно посмотрел на
этикетку и протянул бутылку Головко. Тот вставил ее в рот, наклонил и одним
булькающим глотком допил почти все, что было.
- Оставьте мне! - пискнул Жукаускас.
- Ха-ха! - засмеялся Абрам. - Не волнуйся, у меня еще есть. Понял, с кем едешь!
Что бы ты без меня делал!
- Вы... - сказал Софрон. - Вы - мой настоящий друг.
- А вот и уголь! - рявкнул таксист, показывая рукой налево.
- Чего? - воскликнули хором Жукаускас и Головко.
- У-голь!!! - прокричал таксист, нажав на клаксон, так что раздалось мощное
бибиканье. - Это наша гордость, наше русское чудо, наше достижение, наше черное
золото, наше тепло. Видите, какой карьер?! А эти гады - эвенские коммунисты -
продали все япошкам. А где деньги, никто не знает. И угля уже почти нет. А может
быть, есть. А ведь это нашенский, русский уголь!! Вот какие говнюки, вот какие
чудаки. Надо все прибрать к рукам. Вы только посмотрите, как же здесь
восхитительно-черно!..
- Да уж, - сказал Софрон и рыгнул.
Слева от дороги на множество километров простирался огромный черный карьер,
похожий на некий выход ада на поверхность, разверстую глубь мрака, нереальную
земляную тьму. Там стояли большие грузовики, и не было людей; и все было покрыто
серебристо-блестящим углем, напоминающим сверкание инея, или бижутерии, и только
на горизонте начиналось нечто буро-зеленое, обычное полевое, или лесное. Карьер
затоплял простор, словно искусственное безобразное озеро с полностью
испарившейся водой; он был громаден и чудовищен, как дракон, распластанный по
земле божьей рукой; он потрясал воображение и чувства, как будто великий актер,
гениально сыгравший гибель героя; он давил своим существованием, как толща
океана во впадине на дне. Он был здесь, как смерть Якутии, как откровение ее
недр, как слава ее образа. В нем заключалось Ничто.
- Вот карьер? - спросил Жукаускас.
- Мы их выперли! - гордо заявил таксист. - Мы не дадим им нашего угля, он
принадлежит России, так же, как трава, или снег. Впрочем, он им и не нужен, его
трудно вывозить, трудно продавать, трудно доставать. Они хотят золото. Вот