махнуть рукой, и все это сгинет обратно - откуда вышло - и наступит нечто совсем
другое, таинственное и неизвестное. Но эта действительность тоже была якутской,
и ее тоже надо было любить, преобразовывать и ласкать; и надо было сражаться за
нее, плакать при каждом воспоминании о ней, и задушевно наслаждаться ее гнусной
неброскостью и ее недоделанным кедрачом. Настоящий патриот всегда увидит в
трущобах сверкающие небоскребы, и в пихте - ананас. Ибо в этом сила существа. И
Якутия была здесь.
- Как же тут ужасно... - гнусавя, произнес Софрон, поставив свою сумку на
грязную землю.
- Ладно, хватит ныть! - строго сказал Головко. - В конце концов, нам сюда и не
нужно.
- Но ведь здесь невозможно! Ууу! - пропищал Жукаускас.
Пустота заключалась в пейзаже, который открылся двум отважным агентам,
прилетевшим в это место. Неприятный обесцвеченный морок затоплял простую дорогу,
простой лес и простое небо. Хотелось раскрасить эту дорогу, этот лес и это небо,
как контурную карту, или включить ее в живительную электросеть, словно
бездвижную до поры до времени игрушку, лежащую в неестественной позе под
кроватью в пыли. Не-красота была неким главным законом, управляющим всем тем,
что здесь было. Даже желтизна облаков была совсем как синяки на роже справедливо
побитого маньяка, и совершенно не напоминала о золоте, цветах, или луне. Редкие
ежащиеся субъекты ходили туда-сюда. Восторг был всему здешнему противоположен.
- Я хочу назад! - завопил Жукаускас. - Я хочу жиздры! Почему мы не взяли с собой
бутылку? Где моя жена? Где же настоящее?!
- Да перестань ты, козел! - злобно сказал Головко. - Если ты не заткнешься, я не
дам тебе вина, которое я для тебя, дурака, взял.
- А! - крикнул Софрон.
- Помолчи, - огрызнулся Абрам.
Невероятная гадость была будто сконцентрирована в каждой веточке, в каждой
травинке, в каждом листике, растущем здесь. Дух отвращения затоплял все
окружающее, словно канализация, вышедшая из недр и поглощающая беззащитную
природу своей вонью и гнилью. Но почти не воняло; все это походило на
убийственно-огромную серую дыру, куда проваливаются прекрасные мифы и нежные
предметы, как в трясину аморфного, копошащегося, небольшого мирка, и откуда не
может выйти ничего, кроме скверного духа серого порошка, в котором не заключено
ничего, и где нет подлинного пламенного не-существования, а есть лишь влажная
жизнь не претендующих ни на что физиологических теней. Надо было сжечь это,
спалить, взорвать, но мешали сырость и скука. Являлось ли это якутским пределом?
Наверное, только война способна оживить, уничтожить и возродить этот глупый
провал в великой стране. И нужны были лошади, и нужен был злой победитель.
- Не могу-у!! - завопил Жукаускас, топнув ногой в лужу. - Или дайте мне вина,
или я умру здесь, сгину, погибну. Проклятый Дробаха, куда меня заслал!.. Мне
очень плохо.
- Подожди, - по-деловому сказал Абрам Головко и отошел от Софрона.
Он подошел к стоящему такси, внутри которого сидел толстый сонный таксист.
- Здравствуйте!
- Привет.
- Нам бы в Алдан.
Таксист поднял вверх изумленные глаза, засвистел, засмеялся и ударил ладонью по
креслу рядом с собой.
- Ты - трехнутый?!
- Почему?
- Ты охуел?!
- Почему?
- Ты пьян?!
- Нет.
- Ты знаешь, сколько отсюда до Алдана?!
Головко сделал виноватое лицо, вежливо хихикнул и сказал:
- Туда самолеты не летают, а нам надо, нам сказали, что отсюда можно,
пожалуйста, мы заплатим сколько скажете, хотите тыщу, полторы?! Нужно ведь,
братан, понимаешь, и ничего не летает! Я бля буду, вона это как эва, туды-сюды,