Он не сказал ей, что старик лежит при смерти там, в нескольких  шагах
от нее, за тонкими стенами этого дома.
   Губы Саксон дрогнули, и она тихонько заплакала, сжимая обеими  руками
руку Билла.
   - Я... я не могу... - всхлипывала она. - Это сейчас  пройдет...  Наша
девочка. Билли! Подумай! Я никогда ее не увижу!..
   Однажды вечером, когда Саксон еще лежала в постели, Мери вдруг с  го-
речью заявила: она-де благодарит судьбу за то,  что  хоть  избежала  тех
страданий, которые выпали на долю Саксон.
   - Ах, что вы говорите! - воскликнул Билл. - Вы же выйдете еще раз за-
муж, пари держу на что хотите.
   - Ни за что! - возразила Мери. - Да и незачем. На свете и так слишком
много народу, на каждое место по двое, по трое безработных.  А  потом  -
рожать это так ужасно.
   Саксон с выражением какой-то страдальческой мудрости, словно  засияв-
шей на ее лице, возразила:
   - Хотя я многое пережила, я отказываюсь тебя  понимать.  Несмотря  на
все страдания, которые я испытала и еще продолжаю  испытывать,  несмотря
на горе и боль, я утверждаю, что иметь детей - это самая прекрасная, са-
мая чудесная вещь на свете.
   Когда силы к ней вернулись и доктор Гентли заверил Билла, что она те-
перь как новенький доллар, Саксон сама заговорила  о  трагедии  рабочих,
разыгравшейся перед ее окном. Билл рассказал ей, что тогда же немедленно
были вызваны войска, которые и заняли пустырь возле железнодорожных мас-
терских, в конце Пайн-стрит. Что же касается забастовщиков,  то  пятнад-
цать из них сидят в тюрьме. Полиция обшарила по соседству каждый  дом  и
таким образом нашла их. Почти все оказались ранеными.
   - Им плохо придется, - закончил Билл.
   Газеты требовали крови за кровь, и во всех церквах Окленда священники
произносили свирепые проповеди, клеймя забастовщиков. Все места в желез-
нодорожных мастерских были заняты другими, и было объявлено, что  участ-
ники стачки никогда не будут приняты ни в эти, ни в какие-либо иные  же-
лезнодорожные мастерские в США, их имена занесли на черную доску. Посте-
пенно они разъехались: некоторые отправились на Панамский перешеек, чет-
веро собирались в Эквадор, чтобы поступить в мастерские при железной до-
роге, идущей через Анды в Кито.
   Тщательно скрывая свою тревогу, Саксон старалась узнать, как  смотрит
Билл на все случившееся.
   - Вот и видно, к чему приводят насильственные меры, которых  требовал
Берт, - начала она.
   Билл медленно и задумчиво покачал головой.
   - Честера Джонсона безусловно повесят, -  заметил  он,  уклоняясь  от
прямого ответа. - Ты ведь знаешь его. Помнишь, ты говорила, что не раз с
ним танцевала. Его нашли лежащим на  трупе  штрейкбрехера,  которого  он
убил, и взяли на месте преступления. Этот старый толстяк Трясучье  Пузо,
по-видимому, останется жив, хотя в нем и сидят три пули, и он теперь все
припомнит Честеру. Именно его показания и позволят им повесить  Честера.
Вся эта история была в газетах. Трясучье Пузо сам и подстрелил его, ког-
да висел на нашем заборе.
   Саксон содрогнулась: Трясучье Пузо - это, наверно, и есть  тот  лысый
толстяк.
   - Да, - сказала она. - Я видела. Толстяк очень долго провисел под на-
шим окном, наверно несколько часов.
   - Все продолжалось не больше пяти минут.
   - А мне казалось, что прошли годы.
   - Наверно, так казалось и Пузу, когда он висел на  заборе,  -  мрачно
усмехнулся Билл. - Но он живучий, черт... Уж сколько в него  стреляли  и
били его, а все ничего. Говорят, теперь он на всю жизнь останется  кале-
кой, придется ходить на костылях... или ездить в колясочке.  По  крайней
мере уже не сможет делать рабочим всякие пакости. У железнодорожной ком-