|
- Давай! - воскликнул он, схватив руку Саксон и стискивая ее. - Ты
самая лучшая, самая преданная жена на свете! Будь у всех рабочих такие
жены, мы победили бы в любой забастовке.
- Как бы ты поступил, если бы не был женат. Билли?
- Послал бы это место к черту, конечно!
- Но это ничего не меняет. Я должна всегда и во всем тебя поддержи-
вать. Иначе какая же я жена?
Она вспомнила приходившего в тот день незнакомца; минута была благоп-
риятная.
- Билли, - начала она, - сегодня заходил один человек. Ему нужна ком-
ната. Я сказала, что поговорю с тобой. Он согласен платить за нашу ком-
нату за кухней шесть долларов в месяц. Мы могли бы отдать половину ме-
сячного взноса за мебель и купили бы мешок муки, а то у нас совсем нет
муки.
Но в Билли снова заговорила его мужская гордость. Ухон с тревогой
следила за выражением его лица.
- Наверно, какой-нибудь штрейкбрехер?
- Нет, он служит кочегаром на товарном поезде, который ходит в
Сан-Хосе, его зовут Джеймс Гармон. Он только что переведен сюда из Тра-
ки. Говорит, что днем почти всегда отсыпается и потому ищет тихий дом,
без детей.
Билл долго колебался, а она настаивала. Наконец, ей удалось убедить
его, что с жильцом у нее не будет больших хлопот, и получить согласие на
сдачу комнаты; однако он все еще продолжал возражать и, наконец, заявил:
- Только ты ни одному мужчине на свете не должна прибирать постель.
Это не годится, Саксон. Я обязан оберегать тебя от этого.
- А тогда, мой милый, - живо возразила она, - надо было принять пред-
ложение насчет работы. Но ведь ты не можешь. Это тоже было бы нехорошо.
Раз ты считаешь меня своей помощницей, не мешай мне помогать тебе, чем я
могу.
Однако Джеймс Гармон доставил Саксон меньше хлопот, чем она ожидала.
Для кочегара он был необычайно чистоплотен и всегда, прежде чем идти до-
мой после работы, тщательно мылся. Он брал ключ от кухни, уходил и при-
ходил с черного хода. Он едва успевал сказать Саксон "здравствуйте" и
"спокойной ночи", - днем спал, ночью работал. И прошла целая неделя,
прежде чем Билл впервые его увидел.
Сам Билл стал теперь являться домой все позднее и часто исчезал ку-
да-то даже после ужина. Куда - он не говорил. А Саксон не спрашивала. Да
и не много нужно было проницательности, чтобы угадать. В таких случаях
от него пахло виски. Его неторопливые, степенные движения делались еще
неторопливее - виски не действовало ему на ноги; он шагал твердо и уве-
ренно, как совершенно трезвый человек; его мышцы не становились вялыми и
слабыми. Виски ударяло ему только в голову, веки тяжелели, взгляд еще
больше затуманивался. Он не делался ни легкомысленнее, ни оживленнее, ни
раздражительнее. Наоборот, вино придавало его мыслям и суждениям особую
вескость и почти торжественное глубокомыслие. Говорил он мало, но если
уж изрекал что-нибудь, то с непреложностью оракула. Он не допускал ни
споров, ни возражений, и всякая его мысль, казалось, внушена ему самим
господом богом, - можно было подумать, что она плод глубочайших размыш-
лений и вынашивалась им с такой же обстоятельностью, с какой выражалась
вслух.
Саксон впервые сталкивалась с этой чертой его характера, и она ей не
нравилась; иногда ей чудилось, что в их доме поселился совершенно чужой
человек, и она невольно стала отдаляться от мужа. Мысль о том, что это
не его настоящее "я", служила плохим утешением: с тем большей грустью
вспоминала она его былую деликатность, внимательность и душевную тон-
кость. Раньше он всячески старался избегать какого бы то ни было повода
для ссор и драк. Теперь, наоборот, прямо-таки искал случая подраться,
словно находил в этом удовольствие. Изменилось и его лицо, - оно уже не
было приветливым и по-мальчишески красивым. И улыбался он редко. Черты
|
|